— И вы бы освежились, товарищ сержант, — предложил Чуркин Бондаревичу. — Может, ничего и не дождемся. А тут — совсем недалечко.
— Схожу, пожалуй.
Сергей заметил: Бондаревич направился туда, где недавно скрылась Женя. Стало грустно оттого, что его никто так не любил, как любит Женя Бондаревича. Да что там «так»? Его еще никак не любили…
Женя на той стороне ручейка собирала цветы. Она же успела умыться. Влажные волосы, расчесанные наспех, блестели под солнцем, лицо, розовое и свежее, светилось детской чистотой.
Вода была холодная, наверное, бил где-то ключ. Бондаревич плеснул в лицо, на шею, в уши, ахнул от удовольствия, и тут Женя увидела его, перепрыгнула ручеек, подошла, протягивая цветы:
— Глянь, какие они красивые!
— Прелесть! — ответил он.
И оба засмеялись, потому что это уже было. Они рвали тюльпаны в степи, у терриконов, она в белой матроске — как тогда матроска была ей к лицу! — подбежала к нему: «Глянь, какие они красивые!» И он ответил любимым словом всего их девятого класса: «Прелесть».
И вдруг погасла улыбка на лице Жени. Отчужденно поглядела на автомат, на цветы:
— Нам пора?
— Да…
Она шла впереди, отделяла от букета и бросала на землю по цветочку. Шаги ее становились все медленней.
— Может, не пойдут?
— Не знаю.
Она обернулась, и он увидел ее глаза, переполненные любовью и болью. Вся подалась к нему и, обхватив за шею, обжигая коротким, частым дыханием, проговорила сдавленно, сквозь слезы:
— Не хочу умирать… Не хочу, чтобы и ты…
— Зачем же так? Все будет хорошо. Не надо…
Он поцеловал ее в сухие полураскрытые губы, трезво и горько подумав: может, в последний раз, потому что раньше ее услыхал приближающийся гул моторов, в котором глохла отдаленная пушечная пальба.
— Товарищ сержант, идут!
Танки еще только входили в дефиле. Расчет — у орудия. Тишина. Шмель зудит. Кравцов и Чуркин уже держат в руках по снаряду. И все настороженно глядят на неясные пока в знойном мареве грохочущие махины.
Бондаревич метнулся к телефонному аппарату:
— Товарищ ноль восьмой, идут! Пока — три! Открываю огонь!
Чуркин, щурясь, подкрутил ус, пыхнул дымом из трубки:
— Н-ну, казачки, покажем удаль молодецкую?
— А чего нам — молодым, неженатым? — покривил побелевшие губы Лешка-грек.
— Во-во! Как там у вас — либо грудь в крестах, либо…
Там, откуда шли танки, рассыпалась автоматная дробь. «Мазуренко начал!..» — догадался Бондаревич и, вмиг отрешившись от всего, видя перед собой только танки, вскинул руку:
— По го-лов-но-му бронебойным, наводить в середину основания, прицел восемь, огонь!
Щелкнул, закрываясь, затвор — Чуркин дослал снаряд и застыл, сжимая рукоятку, Асланбеков, прильнув к глазку оптической трубы, терпеливо ждал, пока головной танк не войдет в ее перекрестие.
Близко и назойливо зудел шмель, не признающий войны. Его вспугнул, отогнал басок Асланбекова, подающего предварительную команду: «О-о-о…»
— …гонь!
Чуркин дернул спусковую рукоятку, и в тот же миг орудие, окутавшись дымом, взметнув с бруствера пыль и мелкие камешки, дало первый выстрел.
Пока суд да дело, Мазуренко выдолбил в стене щели нишу, сложил туда гранаты и запасные диски с патронами, разровнял и тщательно забросал травою бруствер, воткнул в него несколько елочек. То же, глядя на старшину, проделал и Поманысточко. Управившись, легли во рву на траве. Мазуренко, дымя цигаркой, всматривался в сгоревшую дотла, но еще дымящуюся деревню у самого леса, в желтые окопы перед нею, над которыми тоже стлался дым — древесный, пороховой ли — понять было трудно, и, когда вокруг окопов взвихривались целой серией огненно-пегие фонтаны снарядных разрывов, цедил сквозь зубы вместе с дымом: «Ну и дають, гады…»
Поманысточко, опираясь на локти, прижимал к земле травинкой разрисованную божью коровку и молчал. Поглядывал на него Мазуренко, на мочку уха, насквозь просвечиваемую солнцем, на небритый черный пушок, вразлет запятнавший верхнюю губу, и думал: «Эх, Мыкола, Мыкола… Есть у тебя вже и Маруся, и дочка, кажут, народилась, а який же ты хлопченя еще, молодой та зеленый».
— Мыкола, чуешь, чабрецом пахнет…
— И молодым очеретом.
— И молодым очеретом, — живо согласился Мазуренко. — А дома на огородах зараз укропом пахнет, черешни в садах поспевают… Зараз редисочки б со сметаною, от добре було б! Га?
— До-о-бре!
— Або холодничку з яичком, з цибулькой та з ветчиною…
— Хо-о! — Микола оставил наконец божью коровку. Она взобралась к нему на палец, проползла по кисти руки, подняла крылышки и улетела. — Сколько разов вы были ранены, товарищ старшина?