«От баба! И на лихо я ее взял?..»
Опять, как назло, заморосило. Стоявшие перед строем офицеры делали вид, что дождя нет, а если и есть, не стоит на него обращать внимание. По вызову командира батареи из строя выходил то один, то другой, шагал туда, где образовывался новый строй, по расчетам. Взвод управления и расчет ПУАЗО[1] составили одни девушки. «Дела-а, — удрученно думал Сергей. — Выходит, мы, парни, будем стрелять, а вот эти мадамы в штанах — управлять нами… Смешней не придумаешь».
— Во попали, — травил душу Суржиков, подталкивая сзади в плечо. — Мой дед в гробу перевернулся бы, узнай, что его внук-казак бабе должен подчиняться, да еще — на войне. Пропало славное донское казачество, с дерьмом смешали…
— Молчи.
Справа от комбата стали выстраиваться орудийные расчеты.
— Гля, — не унимался Суржиков, — и тут по одной мадмазели вроде бесплатного приложения. Бабы на пушках… Держите меня, а то упаду!..
Последним укомплектовывали четвертый расчет. Наводчиком попал в него младший сержант Асланбеков, вторым номером — Суржиков, четвертым — ефрейтор Чуркин, мужчина лет тридцати пяти, с густой проседью в волосах, пятым — Лешка-грек, шестым — Сергей. Командир был где-то в отлучке. О третьем номере вообще не заикались.
— Не повезло тебе, Серега, — ж тут не смолчал Суржиков. — Батарея — по счету последняя в дивизионе, расчет — в батарее последний. Выходит, ты, Кравцов, последний солдат последней батареи.
— Мне все равно.
— А нам невесту не дали. Почему бы это, а? — Теперь Суржиков словно бы жалел об этом.
Расчеты разошлись по местам будущей стоянки своих орудий. Там кто-то заблаговременно положил по десятку лопат.
— Налетай, ребятешь, — скомандовал Чуркин, выбрал лопату с самым длинным черенком, вторую, поменьше, подал Суржикову: — Это тебе, донец-молодец, шашка востра. Бери больше, кидай дальше, всего и делов.
— Казак и лопатой ухо отрубит.
— Ну-ка, поглядим.
Успели вырыть окоп до пояса — явилась девушка. Была она невысокого роста, темноволосая, синеглазая, в изрядно поношенном, но тщательно отутюженном обмундировании, в кирзовых сапогах с хромовыми заплатками на сгибе у щиколоток. На гимнастерке, туго стянутой кожаным ремнем, — медаль «За отвагу».
Неробко оглядев всех по очереди, девушка улыбнулась, сбила набок выцветшую пилотку, как-то картинно и залихватски вскинула руку в виску:
— Привет героям-артиллеристам!
«Герои-артиллеристы» ответили вразнобой. Сергей промолчал.
— Вы к нам по делу или — в гости? — поинтересовался Суржиков.
— По делу. Служить с вами буду, — продолжая улыбаться, ответила девушка, почему-то пристально глядя на Сергея. Тот, смутившись, отвернулся, а Суржиков присвистнул, вылетел из окопа, протянул девушке руку:
— Рад познакомиться! Костя Суржиков. По виду — рыжий, по натуре — золотой.
— Женя, — спокойно сказала девушка. — Прими-ка на пол-лаптя в сторону, золотой, — спрыгнула в окоп, подняла лопату и, встав рядом с Чуркиным, вонзила ее в землю на весь штык.
Суржиков, понаблюдав за ней, со вздохом шепнул Сергею:
— Вот это — краля! Кругом шешнадцать! У-у, брат…
— Ладно, копай.
Руки у Сергея ныли в предплечье, ладони зудели. На пальцах уже бугрились волдыри. «А ведь еще землянку рыть. Нахекаемся…»
С окопом управились до захода солнца. Выровняли дно. Чуркин вытер лицо подолом гимнастерки:
— Шабаш, гвардия. Кто за ужином охотник? Давай-ка, золотой блондин.
Сергей, расслабившись, прислонился мокрой спиной к прохладной стене окопа, рядом с Лешкой-греком и Асланбековым. Женя особнячком присела на бруствере, задумчиво поглядывая на дорогу, подкидывала и ловила камешки, как это делают, играя, дети. Чуркин, сполоснув руки из котелка, опустился на прохладную землю в двух шагах от нее.
— Не хуже парней лопатой владеешь. Сноровисто, как заправский землекоп.
— Не впервой.
— И побиться, вижу, довелось. Где же, в каких землях мотало?
— Сперва под Сталинградом, потом шагала до Ростова. На Миусе ранило. Не пустил он нас дальше…
— Н-да… А сама из каких местов?
— Из Донбасса.