Когда же сержанты подвели к платформам солдат — непосредственных исполнителей любых и всех команд и указаний, обнаружилось, что быстро и без суеты закатить орудия на платформы не удастся, — не хватает перекидных мостиков, да и закрепить пушки будет нечем: крепежной проволоки — одна треть к норме, гвоздей и деревянных клиньев — наполовину, костылей — вовсе нет. То ли не успели железнодорожники обеспечить всем необходимым поданный к погрузке состав, то ли, наоборот, обеспечили слишком рано и кто-то из нуждающихся вовремя удосужился протянуть братскую руку — разбираться теперь было некогда. Сержанты, сообразуясь со сложившейся обстановкой и недолго думая, дали уже собственную, скорее расплывчатую, чем конкретную, зато волевую команду; «Достать! Хоть из-под земли!» — и разнеслись удалые молодцы по всем тупикам и закоулкам. Там выпросили, оттуда, не спросись, «увели». Поднялся гвалт, требующий безотлагательного вмешательства, и все из-за каких-то деревяшек и гвоздей, которым, если б они были, цена копейка, нету — ничем их не заменишь, и в одно мгновение из-за этих деревяшек и гвоздей всем умным командам и указаниям красной ценою стал — нуль. И уже носился по площадке, распекая офицеров, командир дивизиона, уже нервничали командиры взводов и батарей; на сержантов, и солдат отовсюду сыпались новые, порою противоречивые команды, кто-то, не раздумывая, стремглав бежал исполнять их, кто-то прежде чем побежать, с минуту стоял, ошалело моргая глазами, сотом, крепко связав в уме гвозди, командиров плюс господа бога, вслух же четко рявкнув: «Так точно, будет исполнено!» — продолжал свое дело, как начал. А с запада все плыли и плыли напичканные дымом тучи…
Взревели тягачи. Разбрызгивая колесами желтую жижу, потянули на площадку орудия.
Командир дивизиона, только что «выколотивший» из путейцев мостики, крепежную проволоку и гвозди, стоял в стороне, насупленный и недоступный, в мокрой измятой шинели. Казалось, шинель его недавно постирали, не сняв с владельца, течет с нее на голенища сапог, и страшно неуютно человеку в этой насквозь промокшей одежине. Младшие офицеры, изредка поглядывая на него, командуют теперь неуверенно и глухо, будто чувствуют за собой вину, сержанты, словно запамятовав, что их дело — тоже командовать, хватаются вместе с солдатами за стрелы орудий, за выступы станин и делают это хуже подчиненных, а какой-нибудь расторопный солдатик уже взял инициативу в свои руки, командует напропалую: «Рраз-два, вззя-ли! Кого там несет под колесо? Отверни на поллаптя, раззява! Вперед, еще вперед! Стоп!» А тучи плывут и плывут — мрачные, пропитанные дымом, — и уносят с собой вереницы драгоценных минут…
У всех давно промокли ноги, у всех красные руки, серые лица, усталые, скучающие глаза. Люди ждут не дождутся последней команды: «По ва-го-нам!», когда можно будет, едва преодолев стремянку, сбросить с плеч пудовую шинель, сесть у печки, докрасна раскаленной, или взобраться на нары и под ритмичный стук колес расслабленно радоваться тому, что не зря придумал человек печку да нары и сделал их обязательной принадлежностью солдатского бытия.
Своим ходом вползают на платформы тягачи.
Над всем тупиком, как на огромной стройке, грохот кувалд, повизгивание пил, перестук молотков, — расчеты «пришивают» орудия к платформам. По опустевшей площадке проносятся в голову состава машины с крупнокалиберными зенитными пулеметами. Оттуда, с трудом пробиваясь сквозь грохот, доносится, наплывая и усиливаясь, разноголосый вызов: «Командиры батарей, к начальнику эшелона!» Вызов этот уходит дальше, постепенно затухая, и уже кто-то удосужился переврать его: «Начальник эшелона, к командиру дивизиона!», а потом выяснилось, что в этом вселенском гвалте не мудрено ошибаться до бесконечности. По воле дневальных вездесущий начальник эшелона вызывал уже не командиров батарей, а самого командира дивизиона, которому, как и все здесь, был подчинен. Командиры батарей все же сумели разобраться в этой тарабарщине. Мещеряков, пробегая мимо своих орудий, приказал Бондаревичу оставить на каждой платформе по два человека, с остальными огневиками срочно приступить к погрузке боеприпасов.
У своей пушки Бондаревич оставил Чуркина и в помощь ему — Женю. Девушка умоляюще глядела на Бондаревича, и он читал в ее глазах: «Как ты не понимаешь, что я хочу быть с тобой?»