Позиция ожила в одно мгновение. Посыпались доклады о готовности, а потом сразу вдруг вое замерло.
Есть что-то священное в миге перед боем, когда бойцы, заняв свои места, с которых теперь — ни на шаг, замирают вдруг: секунды остались до открытия огня, и они принадлежат командиру, в эти короткие секунды он должен принять единственно правильное решение, от которого зависят и ход, и исход боя, и жизнь людей…
Тишина… И, ввинчиваясь в нее:
— За-гра-дительным!..
— За-гра-дительным!.. — будто учетверенное эхо вскинулось над позицией. Кравцов подал Бондаревичу орудийную таблицу поправок, Суржиков быстро и резко открыл затвор. Чуркин и Асланбеков, казалось, срослись с пушкой, устанавливая скомандованные координаты, Женя метнулась к снарядным ящикам, выхватила один снаряд — передала Кравцову, второй — Лешке-греку.
— Огонь!
Четыре вспышки одновременно осветили батарею. Качнулись елочки, воткнутые в брустверы, взметнулась утяжеленная песком снежная пыль. Пахнуло удушающей вонью пироксилинового пороха, зазвенели, ударяясь о турели станин, о замороженную землю стреляные гильзы, и там, куда откатились они, горячие, — таял снег.
— Огонь, огонь, огонь!
Надо выпустить как можно больше снарядов, поставить такую плотную завесу, чтобы сквозь нее не смог прорваться к городу ни один самолет.
— Огонь, огонь, огонь!
Бондаревич видел: расчет работает слаженно, труды его не пропали даром. И Кравцов, и Кристос укладываются в темп огня — пять секунд, — они как бы затылком видят, где в то или иное мгновение находится заряжающий, снаряды передают ему быстро и точно, а Суржиков в бою — артист!
Небо на западе полыхало.
— Сто-ой, не заряжай!
В ушах звенело то ли от недавнего грохота, то ли от наступившей тишины. Используя передышку, Чуркин и Суржиков без команды выбросили за бруствер стреляные гильзы, чтоб не мешали под ногами, и снова заняли боевые места.
— Старшина! — донесся голос Мещерякова. — Шоферам, связистам и всем токарям-пекарям подносить на орудия снаряды!
— Есть подносить снаряды! Прибористов брать? — пробасил Мазуренко..
— Ни в коем случае.
Откуда-то издалека, наверное из-за города, с прежней интенсивностью продолжали бить батареи, и Бондаревич недоумевал, что заставило Мещерякова прекратить огонь. Оказалось, сменились координаты. Значит, на подходе вторая группа самолетов, и тот, кто осуществляет здесь общее руководство боем, решил перенести по ней огонь части батарей.
Вскоре бой разгорелся с новой силой, рядом с первой завесой, правее, раскинулась вторая. Взрывы вспыхивали в непредугаданной последовательности и тотчас гасли, оставляя после себя в темном небе беловатые дымки. Их было много, этих дымков, что, казалось, с запада надвигаются перистые облака; меж ними снова и снова всплескивались недолговечные звезды, одна не погасла. Ярко вспыхнув, расчертила небо наискось и упала догорать на холме за рекою.
В это время с разных сторон, как три золотых меча, небо рассекли лучи таившихся до этого прожекторов. Они то схлестывались, то вновь расходились, прощупывая небо впереди заградительных завес; один задержался вдруг, качнулся назад, и на самом его острие, высоко-высоко, засеребрилась красивая птица. Летела она в направлении батареи. На какую-то минуту ей удалось юркнуть в темноту, но тут на помощь первому лучу пришел второй, они настигли ее, легли внахлест, и эта птица, уже крупная, с ярко выраженным горбом на спине, приняла зловещий вид «Юнкерса-88».
— Сто-ой! Не заряжай! — снова оборвал стрельбу Мещеряков. — Поймать цель над вторым! Дальномер — высоту!
— Высота — сорок ноль-ноль! — тотчас крикнула Марь-Иванна, видимо, дальномерщики давно поймали эту цель и сопровождали на всякий случай.
— Прибор, включить передачу!
Женя метнулась к орудию. Почти одновременно Асланбеков, Чуркин и она доложили о поступлении на орудийные принимающие азимута, взрывателя и угла возвышения. Бондаревич, чувствуя, как будоражит его азарт боя, ступил на самый верх бруствера и голосом, властным и звенящим, как у Тюрина, разрубил команду натрое:
— Сов-ме-щай!
Разрывы вспыхивали рядом с самолетом, но все-таки — в хвосте, в зоне недосягаемости. Бондаревич нервничал: вдруг потухнут, будут расстреляны прожекторы — они ведь самые заметные мишени, — и «юнкерс» безнаказанно прорвется к объекту. Но прожекторы светили вовсю, держа цель на острие лучей, точно решили испепелить ее, прежде чем достанут орудия. Даже когда «юнкерс» начал разваливаться в воздухе, они все еще вели его.