Но вот лучи прожекторов изможденно упали на землю, слизали с холмов снег раскаленными языками и потухли. Лишь один через минуту снова вонзился в небо, начал рассекать его, точно резал черную ткань на полоски. Вздрогнул, отклонился назад и высветил новую цель.
На батарее все повторилось сначала: «Дальномер — высоту!», «Совмещай!», «Огонь!». Гремели земля и небо, и в этом громе, рвущем барабанные перепонки, в задымленных вспышках орудийных выстрелов немногие заметили, как вскинулся огненно-черный фонтан в ельнике, где стояли тягачи, второй рванул землю неподалеку от дальномера. Сбитый взрывной волной, Бондаревич распластался на бруствере. Падая, увидел: Женя как-то боком спрыгнула с платформы, сделала несколько торопливых неверных шагов и повалилась на уступ бруствера. На ее место тут же вскочил Кравцов, крикнул Кристосу:
— Леша, действуй один! С Женей что-то…
Не помня себя, Бондаревич кубарем скатился в окоп, на коленях подполз к девушке:
— Что с тобой?
Опять ударило орудие. При вспышке выстрела Бондаревич увидел лицо Жени — мелово-бледное, обезображенное гримасой ужаса и боли. Это могло быть обычным проявлением страха перед смертью, могло быть и самой смертью, уже неотвратимой, свершившейся.
— Же-е-ня! — В крике этом слились и боль, и отчаяние, и робкая надежда. Он ощупывал ее голову, грудь, тряс за плечи и чувствовал, что его самого оставляют силы. — Ты ранена? Женя!..
— Боюсь… — девушка тащила его куда-то к нише. — Страшно… Страшно…
Бондаревич знал, как корежит волю людей внезапный страх, туманящий рассудок. Сейчас главное — не дать Жене окончательно потерять власть над собой.
Расчет продолжал стрельбу. Суржиков, не слыша голоса командира орудия, вел огонь по команде Тюрина, да и весь расчет действовал так, будто ничего не произошло.
Превозмогая боль в ногах, Бондаревич оторвал Женю от бруствера, заговорил как можно спокойнее:
— Все в порядке. Видишь? Мы все целы. Надо стрелять! Обязательно надо стрелять. Иди. Ну вот, ты уже совсем молодец…
Подвел ее к пушке, помог встать на платформу:
— Кравцов, снаряды! Совмещай, Женя…
Орудия «рассыпали горох». Порою Женя вздрагивала, но уже совмещала стрелки — механическую с электрической — и считывала взрыватель все свободней и тверже.
Слева, наверное над городом, в небе вспыхнуло полдюжины лун. Горя мерцающим бездымным огнем, они снижались медленно, едва заметно для глаза.
Командир батареи выбежал на центр огневой:
— Первому и второму, по светящим авиабомбам, прямой наводкой, дальность… Дальномер — дальность!
Дальномер молчал.
— Дальность — сорок ноль-ноль. Огонь! Лейтенант Тюрин, проверьте, что там на дальномере… Телефонист, есть данные СОН[2]?
— Никак нет.
— Запросите.
— Товарищ старший лейтенант, прибор выведен из строя. Трое раненых.
Батарея вела огонь двумя орудиями. Уже только одна осветительная бомба горела низко над землей, а под нею, на земле, рвались фугаски. С моста, захлебываясь, строчили трассирующими зенитные пулеметы.
Бондаревич обессиленно опустился на снарядный ящик. Было ему жарко и душно, покалывало в груди. Руки и ноги, как чужие, не слушались.
Опять вдруг стало тихо, и он услышал глухие голоса, будто те, кому принадлежали они, находились не рядом, а метрах в десяти, по крайней мере.
— На дальномере — всех… — сказал Кравцов. — У шоферов Григорян ранен.
— Братцы, — выкрикнул Лешка-грек, — гляньте, какой кусище резины вырвал осколок в колесе! На целую тарелку…
— Сержантский состав, ко мне!
Это — комбат. Надо идти.
Бондаревич поднялся. Земля заходила под ногами, все поплыло куда-то в сторону. Он ударился обо что-то и тоже поплыл неведомо куда.
— Братцы, сержант ранен…
— Сергунек, живо за Татьяной! Асланбеков, чего стоишь? Командиров зовут!
«Молодец Осипович», — подумал Бондаревич, проваливаясь в жаркую и темную пустоту.
Когда он очнулся, в землянке кроме расчета были Танечка-санинструктор и Мещеряков.
— Что же вы помалкивали, Бондаревич? — строго спросил комбат.
— Да ведь ерунда, наверное…
Танечка укоризненно покачала головой.
— Мне — отправляться, товарищ старший лейтенант?
— Немедленно. Везите всех. Возьмите автоматчика.
Потом все ушли. Осталась только Женя. Была она печальная и бледная:
— Дальномерщики все погибли…
— Да…
— А я… Боже, как я струсила, самое себя стыжусь…
— Не надо. — Он погладил ее руку и попытался улыбнуться. — Слушай, Женя, без меня не трусь, но и…