Лес наступал на дорогу, ставшую невероятно узкой, теснил, сдавливал ее с обеих сторон. Ни о каких маневрах не было и речи. Единственное спасение -- задний ход. Андрей дернулся назад, но серые волны сыграли с ним злую шутку -- машина въехала в какую-то яму, застряла и свирепо зарычала. Пассажиры, почему-то они все сидели сзади, хотя это и против правил да и разместиться вчетвером на одном заднем сидении проблематично, выскочили наружу, уперлись в капот, стали сосредоточенно толкать.
Люди, машина и дорога сражались долго, бесконечно. На черную землю падали красные капли с резковатым запахом бензина. Машина фыркнула, и непонятно чего больше было в этом звуке: ярости или обреченности, и вдруг медленно, со все возрастающим ускорением поползла вперед, туда, где на катушку невиданных размеров наматывалась серая лента дороги с белой прерывистой линией разметки. Андрей, толкавший сбоку и одной рукой поворачивающий руль, вдруг почувствовал на запястье стальную хватку наручников. Второй браслет с издевательским щелчком повис на руле. Машину тащило вперед, в рулон, который стал уже раза в три больше самых высоких деревьев, и его, пристегнутого к рулевому колесу, тянуло вместе с машиной.
Андрей задергался, пытаясь вырвать руку, стянуть, сорвать жгучий браслет даже вместе с кожей. В горле першило от смрадного духа вареного, вязкого асфальта. Серый рулон завис над головой. Еще мгновение-другое, и он качнется вперед, сплющит в лепешку и машину, и человечка. Андрей закричал, рванулся из последних сил и... проснулся, подхватился, огляделся.
Лежак из еловых лапок, потухающий костер - картинка непривычная, но страшного в ней ничего нет.
-- Ну, и дрянь же приснится, -- Андрей мотнул головой прогоняя остатки кошмарного видения, подбросил веток в огонь, снова прилег.
Неизвестно откуда пришло понимание величия настоящего леса. Леса, который в старину укрывал и кормил людей. ЛЕС. Добрые духи леса, которые могут помочь, а могут и пошутить. Зло пошутить, безжалостно.
-- Леший, -- слово выплыло из недр памяти как бы само по себе.
Владик читал много, особо не выбирая, запоем. Главный критерий хорошей книги: без слезливых соплей и было над чем задуматься. Особенно «цепляло» его мужество литературных персонажей в пограничных ситуациях, когда между жизнью и смертью меньше пяди. Порой он примерял на себя прочитанные подвиги, и критично признавал, что не вышел ни рожей, ни статью, ни характером. Может и струсить, и не выдержать. Драться умел, спасибо родителям, чтобы мальчик не скучал во время их командировок, определили его в секцию рукопашной борьбы. Сборная солянка из ударов карате, приемов тэквандо, и стандартных ментовских захватов. Что не удивительно: самообороне пацанов тренировал бывший спецназовец за разумную цену. И надо признать, толково учил. Владик ходил, как послушный мальчик, лишь изредка пропуская занятия.
Уметь драться и драться по-настоящему - это не одно и то же. Боевой азарт, ярость воина, пыл схватки - для него это лишь пустой звук. Красивые слова, и не более. Владик мог вспылить, наорать, потом долго бы переживал свою вспышку, не показывая и вида, что ему тяжело. Восемь лет тренировок прошли впустую, он не получил ни одного пояса, и ни разу не сцепился с противником всерьез. Его предел -- некасательный бой, показуха. Эффектно выбросить руку, махнуть ногой, уклониться от обозначенного удара противника, поставить видимость блока. Свой страх перед кровью и болью, своей или чужой, Владик умело маскировал пацифистскими высказываниями, приторными, прилипчивыми, неправдоподобными. Парни из секции дразнили его миротворцем, тренер ограничивался презрительными взглядами.
За все время тренировок не было ни разбитых костяшек, ни саднящих синяков, ни сломанного носа, ни выбитой челюсти. Зато была подворотня и трое перебравших лишку парней, были отобранные деньги, был первый болезненный удар в солнечное сплетение, и ноющие ребра. Было изумленное лицо тренера, когда незадачливый ученичек заявился на занятия с живописными кровоподтеками, и разочарование - миротворческая броня оказалась крепче кулаков уличной шпаны.