Выбрать главу

            Дима уходить не спешил, рассчитывая на продолжение столь многообещающе начавшейся ночи. Алеся сладко потянулась, просыпаясь, и тут в комнату ввалился ее суженый-ряженый. Девушка оказалась на высоте: мгновенно пришла в себя,  быстро оделась и покинула сцену прежде, чем раздались коронные реплики обманутого мужа. А вот Димон затормозил, оттого и пересчитал  лбом лестничные ступеньки на двух пролетах.

           

            Когда сумрак испьет твою душу

            И закат загорится в крови

            Твой покой я невольно нарушу

            Словами горячей любви

            Тогда ночь расправит объятья

            Под фонарный ласкающий свет

            И ты сбросишь вечернее платье

            На воском натертый паркет

            Ты разбудишь мелодию флейты

            По щеке пробежится слеза

            И потеряны будут ответы

            На вопросы в твоих глазах...

 

            Сейчас у Алеси от былого счастья осталась только тетрадь, в которую она украдкой записывала песни и стихи Андрея. Она перечитывала их по много раз и плакала. Тетрадку она забрала позже, подгадала, чтобы Андрюши дома не было. Ей было невыносимо больно его видеть, потому что не могла объяснить ни себе, ни любимому человеку, как в ее постели оказался этот парень. Танька же лепетала какую-то чушь: тусовались, вроде свалил.

            Пространство безграничного счастья жестоко огородили запрещающими шлагбаумами. Расставили сторожевые вышки и посадили на них бессменных и бессонных часовых, которых немыслимо не обхитрить, ни обмануть. Охранников Алеся рисовала без лиц, лишь черно-серый  камуфляж, горюющее счастье было похоже на размытое бледное пятно. И чуть сбоку -- руины башни и поверх каменных обломков огромный циферблат с покореженными стрелочками, сломанными механизмами и шестеренками, и звенящей выпирающей пружиной.

            Она боготворила время, проведенное с Андреем, бережно пересыпала в ладонях каждую секунду-песчинку воспоминаний. И страстно ненавидела часы, дни, недели и месяцы, прожитые без него. Вместе они прожили полтора года, раздельно - уже в два раза дольше.

            В зале суда Леся не зарыдала только потому, что от стыда полыхали щеки и своим жаром высушивали скатывающиеся с ресниц слезинки. Девушка была в темных очках, и ее плотно зажмуренных глаз никто не видел. Но взгляд Андрея проникал сквозь затемненное стекло, просящий, умоляющий взгляд. И от этого становилось еще хуже. Если бы он  накричал на нее, ударил - груз вины был бы частично сброшен. Ей хотелось поговорить с мужем, объяснить, как все произошло. Но голос рассудка неумолимо твердил: «Детские сказочки на тему: «не виновата я,  он сам пришел»?  Ты бы сама поверила?». Алеся понимала, что такая правда не просто белыми нитками шитыми, а еще и узорами декорирована. И потому страдала молча, поливала слезами огромного плюшевого енота - подарок Андрея, перечитывала его стихи, и вспоминала...

            Они не пропускали ни одной новой программы в цирке, причем садились всегда в седьмой ряд. Она - с альбом плотной бумаги для рисования на коленях и несколькими карандашами, он с блокнотом и запасом шариковых ручек. Выход шпрехшталмейстера считался негласным сигналом к началу творческого соревнования. Надо было опередить другого в поиске неординарного сюжета и дать ему оригинальную трактовку в поэзии или художественном наброске.

            Воздушных акробатов она изображала парящими воинами в леопардовых и тигровых шкурах. Дрессированная лохматая собачка превращалась в белого волка. Забавные обезьянки одевались в пышные наряды и становились манерными кулуарными куколками, при этом они продолжали почесываться, корчить рожи, и смешить ливрейную публику. Клоунов Алеська не рисовала: слишком печальные и задумчивые у них были глаза. Андрей, наоборот, героями своих стихов неизменно избирал мастеров коверного жанра.

 

            С веревкою, как по гитарной струне

            Он, спотыкаясь, бредет по нирване

            И скорчена рожа до дрожи в спине

            До зуда в истертой душевностью ране

            Улыбкой растянутый рот до ушей