Роман методично прокручивал ситуацию. Радостных моментов было немного. Уцелела камера. Пройдошистый щенок утянул кофр, но сам распотрошить увесистую сумочку не сумел, с «молнией» не сообразил, а ножом поперек старших соваться не посмел. А у бандюков и поважнее хлопоты нарисовались: Андрюху утихомирить, сотоварищей своих подшибленных в чувство привести, улепетнувших Владика да хмыря Неверку из-под кустов повыковыривать. Да, видно, неплохой страт парни взяли -- мужики вернулись не скоро, зато сердитые сверх меры. Загонять беглецов до победного разбойники не стали, вдохновенно отмудохали водилу, веревки на пленниках проверили, и кинули связанных, а сами имуществом занялись. Мальчишка проворно кофр приволок, но все одно оплеуху отхватил. Камерную сумку оглядели со всех сторон, даже один едва не обнюхивал. Кто-то потянулся за засапожником.
Леший ведает, что подтолкнуло всунуть свои пять грошей, но Роман не выдержал, заорал дуриком: «Мужики, стойте! Сам все покажу!». То ли поняли, то ли догадались, но запястья от плетеных наручников освободили, пригрозили мечом, чтоб не глупил.
Чудаков по природе своей не любил быстро шевелиться, шустрые корреспондентки уже пять раз место съемки оббегают, со всеми на интервью договорятся, да и его трижды обругать успеют, покуда он кассету зарядит да баланс выставит. Меньше дергаешься - здоровее будишь! - отшучивался Ромка на укоризненно-подгоняющие взгляды и реплики. Но сейчас отработанные до автоматизма телодвижения он выполнял на скорости пьяной сонной мухи. Плавно, сантиметр в минуту, расстегивал замок, медленно отводил в стороны края кофра, еще осторожнее вытаскивал камеру. Отчасти завороженные его спокойствием и неспешностью, бородачи внимали его действиям. Роман открыл карман для аккумуляторов, открутил линзу, постучал костяшкой пальца по пластмассовому корпусу. Включаться и демонстрировать работу камеры он не стал, мало ли какие у этих недоделков религиозные заморочки... хотя задумка о том, чтобы встать на колени и ткнуться лбом в пушистый снежок возле объектива, оказалась эффективной.
Мужики, похоже, восприняли камеру как какого-то заморского божка, и потеряли к технике весь интерес. Зато пояса проверяли старательно, с жадностью оголодавших таможенников ощупывали талии и складки на одежде. Вожделенных кошелей, набитых золотом, не обнаружили, а на кожаные бумажники и их содержимое не обратили никакого внимания. Самый дотошный словами, а большей частью знаками велел Роману разуться, пошарил рукой в кроссовках, на ботинки Андрея и сапоги Ленки глянул с недоверием, но решил, что и там вряд ли что путное отыщется. Кто-то вяло взвесил на ладони мелкогабаритный ридикюльчик журналистки. Кривоватый на один глаз мужик милостиво позволил Чудакову завязать шнурки и запаковать камеру, а потом снова обмотал веревкой, только как-то хитро: руки вроде и не туго связаны, но кулаками не помашешь. Потом уже оператор сообразил, для чего так сделали.
...Пробуждение по вкусу напоминало ржавчину, которая методично заполняла рот, нос, легкие. Оно отдавалось протяжным гулом в висках, кололо иголками в глазах, накапливалось мерзкой тяжестью в онемевших щеках.
-- Да очнись, ты, сука... в конце концов! Мне что его одному волочь?! Да приди ты в себя, ролевичка хренова! А то эти пидоры нашинкуют нас всех в рубленую капусту!!! - Роман, сатанея, хлестал журналисту по щекам, пытаясь таким изуверским способом привести ее в чувство.
Ни оглядеться, ни подать голос Ленке не дали. Едва девушка шевельнулась и застонала, как ее вздернули на ноги, прислонили к полуживому водителю и тычками погнали вперед. Своего лица Стрелова не чувствовала, горло противно саднило. Дышать и то приходилось с усилием, не что говорить.
Ватный кокон глушил все звуки извне и сигналы боли изнутри, даже пекучая тяжесть в животе как-то поутихла, вроде меньше ныли плечи, ноги не ощущались вовсе. Быть застывшей, одеревеневшей и бесчувственной - легче. Все живое в девушке словно атрофировалось, и она даже не задумывалась навсегда или только временно. Ее подталкивали вперед, и она с невозмутимостью автомата проходила метр-другой. Ее руки сами собой держались за избитого водителя. Ее глаза отстранено фиксировали убыстряющийся танец снежинок, колючие ветки какого-то кустарника, черные проплешины, потихоньку присыпаемые снегом...
Чуть удержав равновесие от очередного толчка в спину, Роман набрал воздуху побольше, для доступного объяснения мудкам, что с голодухи да еще с довеском на плече под девяносто кэгэ, он не ходок и не собирается ставить спринтерские рекорды. Но, едва глянув на хмурые рожи и осознав, что ни он по-ихнему, ни они по-русски не «андестендят», решил: молчание в данном случае если и не золото, то целая голова. Больше порывов «покачать права» не возникало. Хорошо еще, что кофр с камерой с почти благоговейным трепетом нес мальчишка. Со штативом, наверное, придется распрощаться, кряжистый тип уверенно пристроил его себе на плечо, и явно не планировал возвращать хозяевам.