— А ты сама хотел много секс!! — когда Дильшот нервничал, он всегда плохо говорил по русски. — Эт там ты бил жина, надо же мне иметь хороший… замичателно — и жилье ест, и хазайка горячий. А здэс у мине есть жина не праститут, верный и послюшний! — заорал Дильшот, этот чужой и хитровыделанный мужик. — Мине не жалк твоя… сама хотел сильный мужик. Эт там, в твой Расия я бил послюшный, а здес ты никто, праститут! Пилевал я на штамп, паспарт утиряю, и нет никакой жина! Жина, ха-ха, такой жина у мене три раз бил!
— Мужик, но не мужики, грязные вонючие! — заорала Маринка и запустила в него кастрюлю с остатками плова.
Попала удачно, прямо в рожу… Успела порадоваться, что на морде будет знатный синячище. И тут начался ад, озверевший Дильшот в одно мгновение подскочил к ней и ударил её в грудь. Охнув, она отлетела в угол, и уже не смогла подняться, а муж — любовь всей жизни, бил её куда попало, обзывая русской проститукой. Маринка сжалась в комочек, закрывая голову руками, озверевший таджик начал пинать её ногами, крича что-то на своем языке.
— Господи, пусть я сдохну! — пришла мысль, и Маринка потеряла сознание.
Дильшот же, пиная её, не услышал, как подъехали Зверь со товарищи, и когда его ухватили за шиворот и с разворота впечатали в разбитую кастрюлей рожу приличный кулак, отлетел к противоположной стене.
— Так?? — голосом, которым можно было заморозить воду, протянул Зверь, брезгливо вытирая кулак о какую-то Маринкину тряпку.
— Я, эт, хател проучит, чтоби послушный стал! — забормотал Дильшот, вытирая разбитую морду и кривясь от боли.
— Что там? — спросил Зверь наклонившегося над Маринкой бородача.
— Хреново, избита до полусмерти, скорее всего, есть переломы, на руке, вон, точно, да и тело все синее.
— Выживет? — отрывисто спросил Зверь.
— При здешней медицине? Вряд ли? Скорее всего, окочурится, тут много факторов, травка непрерывная, секс-марафоны и жестокое избиение, думаю, не потянет, а если и оклемается… Горячей женщины уже не будет.
— Вколи ей что-нибудь из аптечки.
Бородач кивнул:
— Обезболивающее и антибиотик, сделаю. Жаль, этот козлина говорил, медсестра со стажем, нам бы она и в постели, и в больничке пригодилась.
Мужик шустро выскочил, полез в машину, вернулся с каким-то баулом и наклонился над безжизненным телом Маринки.
Зверь не мигая смотрел на Дильшота, и тот, поняв, что пришел ему трындец, испуганно забился в угол.
— Саид! — не отрывая от него глаз, позвал Зверь.
— Да, Зверь?
— Ты у нас любитель мальчиков — забирай! Но предварительно вытряси с него деньги за испорченный товар.
— Но есть же ещё щенок, малчик маленкий, пачему не береш за мой долг!! — заблеял Дильшот.
— Ах ты тварь, этот щенок полудохлый, его на один раз не хватит! Ты, урод! Саид, не жадничай, дай другим попользоваться!
Саид кивнул и потащил орущего, пытающегося дотянуться до берцев на ногах Зверя, чтобы выпросить милости. Тот брезгливо скривился, пнул в бок вопящего, как поросенок, Дильшота, и, сплюнув, сказал одно только слово:
— Мерзость!!
— Ты скоро? — спросил колдующего на Маринкой мужика.
— Зверь, надо бы, чтобы кто за ней присмотрел. Если выживет — медсестра нам сгодится всегда.
— Хмм, — Зверь на минутку задумался, потом шумнул:
— Лутфулло? Садись в машину этого, отвезешь её, — кивнул на Маринку к бабке Мухе (Мухобат с его легкой руки превратилась в Муху). Скажешь, я велел, присмотреть, если выживет, пригодится нам. На вот! — он вытащил из кармана какие-то купюры. — Отдашь ей.
— Саид, ты с нами или поедешь до бабки??
— С твоего разрешения, Зверь, я бы доехал до неё, кой-какие инструкции бы дал, — ответил бородач явно славянской внешности.
— Только недолго! Пошли отсюда!
Когда пацаны пригнали овечек, возле дома, где была Маринка, стояли, переговариваясь, несколько человек, из местных.
Валик прислушался, шустро загнал овечек, велел Петьке сидеть не высовываться в их жилье, сам же побежал узнать, что и как.
Вернулся мрачный.
— Петь, ты это… Дильшот мать твою сильно избил, её увезли на лечение. Сказали, что не скоро поправится, нам надо в ближайшую неделю рвать отсюда. Одно радует, Дильшот теперь девочкой стал!
Петька, съежившись, горько всхлипывал.
Валик обнял его:
— Не плачь, братуха. Мы с тобой теперь точно братья, насовсем. У меня никого, один ты, и у тебя пока тоже. Вот выберемся если, Бог даст, тогда и дед у нас с тобой точно будет. Ты это, поплачь пока, но точно скажу — больше слезы свои никому не показывай, слабаков всегда обидеть быстрее. Петь, надо в дом сходить, вещи твои, пока не растащили, хоть что-то забрать, ты пока посиди, я сгоняю!