— …Возятся… с этим дурным женщ, да какой женщ, наркоманк, савсем дурной. Пиридач етот бил, ети шшенок убижал, сматыри, дабижял до дед радной! Пиридач сыделал, про мамка ни слов… в тиливизор захател, весь Расия узнал и пирибит нильзя. Милиц наблюдаит. Праблем для Зверь, да какой праблем, Садык пилетка научит. А то, сыматри, каралев, ничиго ни делайит.
Маринка вслушалась, какая-то передача по телевизору зацепила эту Муху. Садык этот будет её Маринку плеткой бить? Зачем?
Что-то крутилось в голове у Маринки, она никак не могла сосредоточится — мешал этот занудный бубунеж Мухи.
Потом с улицы послышался зов, кто-то позвал Муху. Она плюнув, бросила собирать барахлишко и шустро посеменила к соседям, тиливизор сматрет. Маринка привыкла, что вечерами они все зависают у телевизора, смотрят все подряд, чего-то там орут, обсуждают, потом пьют-едят.
Пошла в домик, увидела собранный узел, развернула посмотреть, что бабка туда натолкала — пара лифчиков и трусов — страшно похудевшей Маринке они стали прилично велики, две футболки, бриджи, какие-то бабкины тряпки, а в небрежно свернутой темной тунике — специально купленной для мужа, «чтобы походила на замужнюю женщину у которой муж мусульманин» — говорил этот… почему-то оказалась Петькина маечка. Маринка задохнулась, стало нечем дышать, осторожно завернула назад в тунику и поползла на улицу, продышаться.
Стемнело, послышались голоса расходившихся соседей, и кто-то, громко, путая слова, спросил у Мухи:
— Ти зачем ни сказал, шыто рибенок иё живая?
И минуты через три до Маринки дошло…
— Вот о чем бурчала эта карга… Вот о каком шшенок, — её обдало горячей волной. — Добежал до дед радной… значит..??? Значит, сыночек живой???
Заломило в висках, заболело страшно сердце, Маринка сжалась, замычав от нестерпимой боли.
Муха, увидев её скрюченную, помогла ей добрести до лежака, сама, повозившись, вскоре начала похрапывать, а Маринка, впервые за все время, прошедшее с того страшного дня, когда её Дильшот, ласковый и внимательный там, дома, и жуткий здесь — пинал и орал, убивал её — зарыдала, затыкая рот подвернувшейся тряпкой, чтобы не разбудить эту каргу, и становилось ей чуть-чуть легче, сын жив и у отца, а она… ну, что будет.
И решилась Маринка — едва только небо начало сереть, она на цыпочках, взяв узел с пожитками и несколько лепёшек, вышла на задворки и, пригибаясь, пошла, куда глаза глядят, по какой-то узкой тропинке, понимая, что куда-то да приведет она её.
== Шла до полного изнеможения, тропинка то забирала круто вверх, то сбегала вниз — сначала Маринка заспешила, побаивалась — кто-то да увидит её, потом же, поняв, что в этих спусках-подъемах, среди кустарника и деревьев её вряд ли можно заметить, тем более, в такой вот темной одежде — поутру было прхладно, она накинула тунику, и какую-то бабкину кофту сверху, пошла не спеша.
Сколько шла, не запомнила, просто внезапно подломились ноги, и она еле успела ухватиться за тоненький стволик какого-то деревца, свалилась кулем на небольшой клочок пожухлой травки, мимолетно подумав, что, скорее всего, осень наступила. Нехотя пожевала сухую лепешку, запила водой из пластиковой бутылки — вспомнила про воду в последний момент, пришлось крадучись вернуться за ней… и, подставив лицо солнышку, просто расслабилась. Впервые задумалась:
— Какой же сейчас месяц? Судя по природе — сентябрь, середина? — а потом, нахмурив лоб, прикинула. — Сколько валялась первый раз, сколько второй, нет, скорее всего, октябрь. Ну и ладно. Так, Марина, поднимайся, мало ли, эти зверолюди искать начнут, какой-то Садык, скорее всего, такой же идиот, зачем ей к нему?
И опять шла Маринка, не осознавая, что все дальше углубляется в предгорья, и жилья впереди не предвидится, а и не нужен ей был никто, не о чем было с кем-либо разговаривать.
Ночью она подзамерзла, натянула на себя все имеющиеся в узле тряпки, но все равно спала плохо, ворочаясь, сворачиваясь в клубок, часто проспалась, разминала затекшие руки, растирала мерзнущие ступни.
Утром долго не могла настроиться на дальнейший путь, мыслишка никуда не ходить дальше, а остаться здесь и просто тупо лежать — все больше завладевала сознанием, но взлетевшая с громким криком и шумом почти над головой какая-то птица напугала до ужаса.
Маринка подскочила, испуганно озираясь, в кустах кто-то шумно ломился, и подхватившись, торопливо пошла вперед, часто останавливаясь и прислушиваясь, не послышится ли тот шум, так напугавший её, но все было тихо.