— Но как же ты все потащишь, тяжело же в горы-то с поклажей.
— У меня в подполе запаса много чего лежит, не волнуйся, опыт кой какой поднакопился за эти годы, как мышка-норушка, постоянно прикупаю крупы-муку-сахар-соль, все про запас имеется, научила первая полуголодная зимушка нас, да, Мик? Мы в это лето курочек держали, забил вот всех на мясо. К следующей осени, жив буду, сарайчик замастырю, оставлю их на зиму, с яйцами будем.
Маринка написала самое нужное, понимала, что для мужика не работающего, она — лишняя обуза и лишний же расход денег и продуктов. Но в то же время идти ей было и некуда, и не в чем, документов никаких, опять в рабство какое-то? Лучше и впрямь не жить, побывали, хватило…
Демид собрался споро, Мику наказал следить за порядком и, сказав, что вернется через четыре-пять дней, ушел. Маринка, понимая, что сидеть и пялиться в окошко, замучает тоска, находила себе всякие дела.
Демид мужик аккуратный, все у него было сложено-упаковано, но она нагрев в небольшом чугунке воды, старательно перетерла и перемыла в горнице все — посуду, полочки, все «предметы мебели», которые были гордостью Демида — сделал все сам, потихоньку окна внутри и снаружи, тщательно подмела весь двор, натаскала понемногу мелких камушков, выложила дорожку к баньке и погребу.
Слабая после болезней, полюбила вечерами залезать на печку и быстро засыпала — сил-то было маловато, уставала зверски, но сбавлять темпы не хотела — сны после такой усталости не снились совсем.
Пять дней прошло, Маринка заволновалась, Демида все не было, мало ли, что могло произойти и там, внизу, и в горах тоже.
— Мик, где твой хозяин?? — каждый час спрашивала Маринка пса, тот безмятежно посматривал на неё и крутил хвостом.
А к вечеру, радостно тявкнув, сорвался и убежал. Через час, уже в сумерках появились оба. Как обрадовалась Маринка, сама не ожидала, что так наскучается.
— Уфф! Устал! — тяжело опустился на лавку Демид.
— Что-то случилось? — испуганно спросила Маринка.
— Да нет, просто, подзадержался — обещали привезти кой какие книги, есть у меня там неплохой знакомец, у него в дороге машина заглохла. Вот он и на полтора дня задержался. А я без книг тут пропадаю, не могу же я про Микову находку сказать кому-то, было бы странно, если б я ушел, не дождавшись. Книги-то пятидесятых-шестидесятых годов, классики много, советских писателей — им-то эти книги абсолютно не нужны. Списанные в какой-то библиотеке, чуть ли не в подвале хранятся, а Файзулла, мужик старой закваски, их потихоньку к себе перевозит, ну и меня снабжает задешево. В этот раз побольше взял, Горького, Шолохова, Паустовский попался, Чеховские рассказы, Айтматов, так что я богач.
Посидев, он развязал свой огромный рюкзак, вытаскивал и бережно гладил книги, выкладывал продукты, один пакет отдал ей.
— Это тебе, извини, что все такое примитивное, но пришлось хитрить, хорошо, базарный день был — приезжает много торговцев из других мест. Я постарался незаметно покупать женские вещи — сама знаешь, «Собака не видит-не брешет!!» Красивые ваши вещички здесь только в больших городах купить можно, так что, звиняй — все примитивное и мрачных расцветок. Так, ты пока разберись, пожалуйста, что куда, я вижу, ты порядок навела и банька протоплена, я пошел, косточки пропарю. Да и пропотел весь, пока в гору полз.
Маринка разобрала продукты, а вот пакет для неё… она просто боялась посмотреть, что там. Потом решилась, вытряхнула все на топчан и судорожно выдохнула: две теплых кофты, темно-синяя и черная, такие, на пуговках, бабушкины, но толстые, брюки мужские, её теперешнего размера, теплые с начесом рейтузы, какие-то дутыши-сапоги, прокладки, тюбик дезодоранта, две футболки, еще одна с длинным рукавом, теплый шарф и варежки, нитки разноцветные, спицы и мотки пряжи.
Маринка обессиленно опустилась на топчан и замерла над этими вещами. Когда-то в той жизни, такой вот бабулькиной кофтой она бы заехала в морду, да и кто бы ей предложил такую?? Сейчас у неё сдавило грудь — за эти месяцы не осталось никаких иллюзий, она и Демиду-то до сегодняшнего дня не могла доверять. А вот эти прокладки и дезик простенький, они что-то затронули в её душе, такое, что казалось, умерло там, когда её накачивали дурью и пользовали все и по-всякому.
Демид, распаренный, но довольный, застал её застывшей над вещами.
— Марин, я понимаю, они все такие стремные, как выраждется мой племяш, — но…
Маринка подняла на него глаза:
— Нет, ты не понимаешь, твои покупки, они, они для меня дороже, наверное, брюликов. Я уже перестала верить во что-то хорошее, меня же фактически убили всем этим.