Меткость пращников повергала Ромула в ужас. Сполохи пожара не так уж ярко освещали воду, к тому же египтянам приходилось стрелять с пристани сверху вниз, а беглецов прикрывала отбрасываемая Гептастадионом тень — и все же надежды Ромула уйти невредимым таяли на глазах. Камни размером с половину куриного яйца, заложенные в пращу и раскрученные над головой, уже летели в римлян. За первым залпом последовали другие; снаряды резали воздух, вздымая при падении фонтаны брызг, и каждый раз Ромул непроизвольно сжимался. Камни и стрелы, попадая в голову, убивали на месте или — если стрела не угодила сразу в щеку или в глаз — оглушали, и безжизненное тело уходило под воду.
Мишеней для вражеских пращников и лучников вскоре поубавилось, хотя ни Цезаря с телохранителями, уплывшего дальше остальных, ни Ромула с товарищами вражеские снаряды не задели. Впрочем, долго им не продержаться — на Гептастадионе, тянущемся параллельно их пути, Цезаревых войск нет, и египтянам ничто не помешает обстреливать беглецов оттуда.
— Скорее! — подгонял Тарквиний.
Град камней и стрел с плеском вспенил воду в двадцати шагах. У Ромула забилось сердце; затылком он чувствовал прерывистое дыхание Петрония. Их обнаружили! Ромул изо всех сил заработал руками, стараясь не глядеть по сторонам.
— Пращники у них меткие, — пробормотал Петроний. — В сноп соломы попадают за шестьсот шагов.
Камни посыпались ближе. Ромул против воли не мог оторвать глаз от четких силуэтов египтян — враги с хохотом перезаряжали пращи. Вот кожаные ремни вновь взметнулись над головами, и ночной воздух дрогнул завораживающим гулом.
Слава Митре, остров приближался. Цезарь, выбравшийся на берег, уже отдавал приказы, отряжая легионеров защищать эту сторону Гептастадиона. Ромул облегченно выдохнул: спасение маячило все ближе, а стоит оттеснить египтян — и передышка не за горами. Вот тогда-то Тарквинию и придется выложить всю правду про драку у публичного дома.
Гаруспик, по-прежнему плывущий впереди, обернулся что-то сказать и встретил взгляд Ромула — твердый, исполненный решимости. Слова застряли у Тарквиния в горле, зато молчаливый обмен взглядами стоил тысячи речей и всколыхнул в душе Ромула бурю враждебных чувств. Да, он обязан другу многим, но ведь по милости Тарквиния пришлось бежать из Рима! Без него жизнь пошла бы по-другому! Ромул вспомнил рудис — простой деревянный меч Котты, его учителя в лудусе, и сдвинул брови: такой меч уже принадлежал бы и ему самому…
Тарквиний выпрямился — под ногами стелилась отмель.
Пращники, злобно вопя, отчаянно старались достать ускользающую троицу; торопливо выпущенные камни бесцельно шлепались в воду.
Калиги Ромула коснулись дна, зачавкала под ногами грязь. Петроний с облегчением вздохнул: гребок-другой — и он тоже встал на ноги. Ослабив хватку, легионер похлопал Ромула по плечу:
— Спасибо, парень. Я твой должник.
— Отплатишь, заждаться не дадут. — Ромул указал на главное войско египтян, собирающееся атаковать Гептастадион.
— Все в строй! — крикнул ближайший центурион, будто дожидался слов Ромула. — Каждый меч на счету!
— Лучше подчиниться, — посоветовал Тарквиний.
Это были его последние слова.
Пущенный из пращи камень, со свистом пронесшись между Ромулом и Петронием, ударил Тарквиния в левую скулу, с хрустом проломив кость. Накренившись от удара и приоткрыв рот, словно в беззвучном вопле, гаруспик навзничь упал в воду, доходившую ему до пояса, и в полубеспамятстве осел на дно.
Глава II
Йовина
Окрестности Рима, зима 48 г. до н. э.
— Фабиола! — разнесся в тишине голос Брута. — Подъезжаем!
Доцилоза приподняла тканый полог носилок, позволяя госпоже выглянуть наружу. Хотя рассвет только занимался, путники были в дороге уже третий час, — правда, женщинам и в голову не приходило жаловаться на ранний подъем: обеим хотелось скорее попасть в Рим, домой. Любовник Фабиолы Децим Брут спешил не меньше — Цезарь, застрявший с несколькими когортами в Александрии, поручил ему переговорить с Марком Антонием, начальником конницы: для прорыва египетской блокады, из которой Бруту с Фабиолой только что удалось ускользнуть, требовались новые войска.
При виде каменных гробниц, тут и там мелькающих за растущими вдоль дороги кипарисами, сердце Фабиолы забилось сильнее. Сооружать внушительные кенотафы на самых подступах к Риму могли лишь немногие богачи; строения, бросающиеся в глаза любому путнику, помогали хрупкой человеческой памяти хранить воспоминания об умерших. Да, Брут прав: столица уже близка. Все пути в Рим походили один на другой, бегущая перед Фабиолой дорога из Остии — римской гавани — мало отличалась от южной Аппиевой дороги, пусть и гуще других усеянной гробницами. Здешние усыпальницы с крашеными статуями, изображающими богов и предков усопших, стали приютом разбойников и дешевых шлюх — редко кто отваживался ходить здесь ночью. Даже сейчас, в предрассветном сумраке, колеблемые ветерком деревья и едва проступающие сквозь мрак строения таили угрозу, и Фабиола только порадовалась, что их сопровождает полцентурии отборных легионеров и ее верный телохранитель Секст.