Бутыль кончилась, и мы вчетвером — обе дамы и мы с князем — решили пойти в ресторанчик, князь обещал показать: милейший. Джим, улыбаясь, отговорился тем, что завален работой, пожал мне руку и потрепал по плечу Анну: мол, все ОК. Что ж, Хэллоуин начался на славу: князь был очень симпатичен и явно гуляка; мы шли в ресторанчик в компании с двумя очень красивыми женщинами. Но — первой дезертировала малайка: князь привел нас в дешевую греческую забегаловку, где самим надо было идти к стойке за вином, и, когда он отошел, она поинтересовалась у нас, правда ли, что он — русский принц. Получив утвердительный ответ, но что-то смекнув, она решила про себя, очевидно, что князь — это все-таки не миллионер, что было недалеко от действительности. И исчезла.
Мы сидели втроем за тесным столиком. Мне было хорошо оттого, что я так близко вижу лицо Анны. Мне хотелось спросить ее, помнит ли она Бибирево, и Питер, и «Асторию», и ВДНХ и пила ли она с того сумасшедшего лета хоть еще раз — «Старку», но я не был настолько пьян, чтобы не понимать, что говорить обо всем этом при товарище Джима неуместно. Впрочем, это было бы неуместно и наедине. Когда мы еще два раза по очереди с князем сходили к стойке за графинами терпкого красного греческого вина, Анна убедилась, что, по-видимому, я в хороших руках, и сказала: «Извините, но меня ждет Джим». И тоже ушла. Я лишний раз позавидовал ее четкости. Будь дело в Москве, я никогда не смог бы уйти от нее вот так…
Вдвоем за тесным столиком на тротуаре неподалеку от Дюпона, района сингл-баров, гомосексуалистов и ориентальных едален. Было около десяти, луна светила сумасшедше, красное вино густое и темное. Я все тревожился, не потерять бы в такую ночь ключ от входной двери и от номера в гостинице, напоминающей охотничий домик, в Вудли, как раз напротив отеля, похожего на тот же шератон. Я в очередной раз ощупывал карман, когда князь сказал:
— Хотел бы, чтобы ты прочитал воспоминания моей матери. — И добавил: — Может быть, это будет интересно в Москве…
Молодежь расходилась после праздника, завтра в школу. Набрав монет, конфет и наменяв наклеек, кучки тинейджеров тянулись от метро, в черных трико с намалеванными на них фосфоресцирующими костями, с испачканными сажей лицами. Мы допили вино и перебрались в «Рондо».
Здесь я уже бывал, пил днем пиво, разговорился как-то с барменшей-индонезийкой по имени Яти, коротконогой и грудастой, коричневато-желтой, совсем гогеновской. И был приятно удивлен, когда, скорчив в улыбке свою плоскую рожицу, она пропела, завидев меня: «Ха-ай, Колья!» К князю вышел хозяин, пышноусый серб в слишком дорогом для серба-трактирщика костюме, они расцеловались по-славянски.
— Я должен здесь долларов полтораста, — успел шепнуть князь, и я у стойки заказал вина. Впрочем, князь тут же унырнул куда-то, а луна пристально смотрела сквозь чистые тонкие стекла. Я предложил Яти, пока она наполняла бокалы, подождать и проводить ее после работы.
— Ты опоздал, — сказала она на своем индюшачьем английском.
— Вот как. — Я выхожу замуж.
— Когда?
— Завтра. За миллионера.
— Мои поздравления…
Скорее всего, она надо мной посмеивалась, но вежливо. Ключи были на месте.
Князь появился, с ним оказалась африканка, совершенно черная, с жарким ртом, невероятно плоская и узкая, с курчавой шерсткой на яйцеобразном черепе, и очень отдаленно она напомнила мне незабвенную Элизабет Смит. Впрочем, у этой было совершенно неопределенного звука имя.
— Ты же у меня не был, — говорил князь, — я живу недалеко, в одном блоке квартирка… вернее, студия… свободный брак… сын живет с нею… там же и моя машина…
Я видел его жену на фотографии, ничего свободного, скорее всего, князь был выставлен.