Костер уже разожгли, когда я почуял Зов. Как будто огонь пробежал по телу, и мышцы налились тяжелой силой, и я вскочил, готовый бежать и драться, но тихий смех... я улыбнулся Элуре, сел рядом с ней и стал глядеть на огонь.
У нас, в Обитаемом Мире, считали Трехлуние самой недоброй порой. Когда на небе все три луны, и ночи полны их ярким обманным светом, исчерканы и запутаны их тройными тенями, сиди лучше дома и не выходи за порог - иначе тебя не минует беда.
А здесь, на равнине, Трехлунье прекрасно. Цветная, сияющая, веселая ночь лежит над веселой разноцветной землей, и гладкие воды реки перекрещены радостными лучами. Какое-то беспокойство, тревога - но радость. Тревога - и радость. Нет! радостная тревога!
Уснула только Илейна - мы, трое, не можем спать. Сидим над погасшим костром, и ночь облекает нас своим беспощадным, заманчивым беспокойством. И так непонятно, что в этой веселой ночи сейчас идет война не на жизнь, а на смерть. Что многим не придется увидеть утра...
- Фоил, - тихо сказала Элура. - Где он сейчас? Что с ним?
- А куда он ушел? - спросил Норт. - Вы все меж собой. Хоть бы что сказали!
- Я думала, ты догадался, - сказала Элура. - В Трехлуние рунги-самцы всегда дерутся.
- Рунги? Тьфу-ты! - сказал он, - я и забыл! Так он же совсем телок.
- Он взрослый, - тихо сказал Ортан. - Он должен драться.
- А не сказать, чтоб у вас тут тихое место! И дерутся, и охотятся... Ортан, - сказал он, - ты мне вот что объясни: что я такого наделал? Почему тебе можно убивать, а мне нет?
- Нельзя оружием, - тихо ответил Ортан. - Мечом слабый убьет сильного, глупый - умного. Сообитанию так не нужно. Нужно, чтобы выжил сильный или умный. Для того и хищники, чтоб живые не вырождались.
- Ага! Нечестно, по-вашему! А это честно: всей стаей на одного?
- Да, - твердо ответил Ортан. - Если ты сильный - ты заставишь их отступить. Если быстрей - убежишь. Если умный - спрячешься там, где тебя не достанут. А если не сможешь - значит, ты слабый, тебе незачем жить.
- Ну и подлый же у вас закон!
- Наши законы были не лучше, - сказала Элура. - Знаешь, Норт, в этом есть хоть какой-то резон. Наши войны съедали как раз лучших. Сильные, смелые, умные - они умирали, а какой-нибудь хилый трус мог пережить их всех.
- Ну и что? Наплевать на все наше и самим быть как... как звери?
- Нет, - тихо сказала Элура. - Мы не сумеем.
А наутро они ушли от реки. Никому до них больше не было дела. День затих в терпеливом и радостном ожидании, даже ветер заснул, даже птицы не пели, и не брызгала из-под ног травяная мелочь.
Они рано устроились на ночлег - в первом же пригодном для этого месте, что-то наспех поели и заснули, как по приказу. А потом проснулись тоже как по приказу.
Ночь Трехлуния встала во всей красе: чуть надкушенный диск серебристой Мун, золотистая четвертушка Фебы и невинный розовый серпик Офены осветили небо трехцветным огнем, перепутали и смешали трехцветные тени, растворили тревогу в сияющей тишине.
Руки встретились, пальцы сплелись, жар растекся по телу, и они, вдвоем, побежали прочь от костра.
Они мчались, летели, плыли, и безумная ночь летела вокруг; сладкий лепет любви, жаркий трепет желания, воздух, словно огонь, он обжигает грудь, он обнимает тело тяжелой истомой.
Пламя, трехцветное пламя, сладкая боль желания - и она вдруг поняла, что срывает с себя одежду. Руки, губы, холод травы, тепло его тела; она вскрикнула и засмеялась, освободившись от обидного своего, постылого девства.
И они бежали опять, и падали, и свивались, растворяясь в тепле, в пламени, в жаркой истоме, а безумная ночь все длилась и длилась, обнимая, сжигая их, торопя.
В этот день они никуда не ушли. Этот день был просто преддверием ночи, и они ее ждали без нетерпения: тихая дрема, прикосновения, взгляды, мысли, слитые, как тепло обнявшихся тел.
Что-то ели, не чувствуя вкуса, отвечали, не слыша, словно их разделили стеклянной стеной: Норт с Илейной с одной стороны, Элура и Ортан - с другой, и от этого общая радость их только полнее.
А когда наступила ночь, они встали и разошлись, каждый в свое - в единственное! - Трехлуние. И опять понесла их безумная ночь, распаляя, обманывая, торопя, и с лихвой выполняя все обещания.
...А наутро под вечер последнего дня запрета они все-таки добрались до моря.
Они не сразу увидели море. Черная роща вздыбилась впереди, и Ортан чуть крепче стиснул ладонь Элуры.
- Брачные угодья! - сказал он чуть слышно. - Тихо! Я должен запеть прежде, чем нас услышат!
И он опять ушел в темноту, и сухие, короткие мысли-приказы повели их сквозь спящий лес.
И вдруг пение птицы? голос флейты? чистый серебряный звук родился вдали. Так бы звучал лунный свет, обрети он голос.
- Лорны! - молча сказал ей Ортан, и она чуть слышно шепнула Норту: Это лорны. Молчи!
След в след, настороженно и бесшумно шли они по неподвижному лесу, и серебряный голос был уже не один. Чистые, раздельные, прозрачные, как хрустальные нити, свивались и развивались звенящие голоса, взмывали в безумное небо, рушились вниз, текли, уходили и возвращались. Прозрачная, радостная печаль, звенящая, обреченная радость. Любовь - это смерть, и нет надежды тому, кто любит. Любовь - это жизнь, и не дано воскрешения тому, кто не смог полюбить. Люби - и умри, люби - умри и воскресни. Приди, приди - и люби, приди - обрети свою смерть и свое воскрешение!
- Стойте! - мыслью велел ей Ортан и вернулся из тьмы. - Ждите! велел он мыслью и вышел из чащи. И голос его, глубокий, сильный и звучный, как темная птица влетел в перезвон серебряных птиц.
Люди не могут так петь - легко и бесхитростно, будто дышат!
- Дети Моря! - пел теплый и плотный земной голос, пел на неведомом языке, но каждое слово было понятно, будто само родилось в душе. - Дети Моря! Я пришел в неурочный час, и за это достоин смерти. Но со мною та, которую я люблю, с кем я встретил свое Трехлуние. Ради Трехлуния подарите нам эту ночь, пусть решится наша судьба при свете солнца!