Однако с представлениями о «путеводной звезде» и Великом Замысле не следует расставаться окончательно. Несмотря на многочисленные сюрпризы, ложные тропинки и «паучьи хитросплетения», которые выявляет «Истории Средьземелья», тома этой серии наглядно демонстрируют, что, несмотря ни на что, существовало нечто, властно толкавшее Толкина к тому, чтобы выразить это «нечто» словами. Это побуждение не ослабевало и не угасало, даже когда он терял из виду или не успевал рассмотреть главное. Можем ли мы сказать, что теперь мы лучше понимаем, что это было за «нечто»? И можем ли мы сконструировать более адекватную «модель» толкиновского творчества? Ответы на эти вопросы мы попробуем получить в следующем разделе этой главы.
ПОТЕРЯННАЯ ДОРОГА, БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
У Толкина была своя теория по поводу как минимум второго вопроса из двух, поставленных выше. Эту теорию он выразил в произведении, которое можно было бы назвать «прозой с повторами» или «прозаическим спором» — «повестью» его назвать трудно. Эта вещь существует в двух основных формах: как отрывок под названием «Забытая Дорога» (ок. 1937 г.), напечатанный в одноименном томе «Истории Средьземелья»(372), а также как незаконченные «Записки клуба Любомудров»[456], напечатанные в томе «Саурон Побежденный»(373)). Эти два отрывка достаточно близки между собой, чтобы их можно было с высокой степенью точности определить как «разные фазы одного и того же произведения» (определение, предложенное Кристофером Толкином)(374). У этих текстов очень и очень много общего, хотя растут они из разных корней. Неудивительно, что главное сходство между ними — непрекращающаяся игра с именами. В «Забытой Дороге» два ключевых имени заимствованы из древней германской легенды, записанной в XVIII веке Павлом Диаконом[457] и повествующей о событиях VII века. Эта история, послужившая для Толкина отправной точкой, повествует о короле лангобардов по имени Одуэн. Одуэн отказался посвятить в рыцари своего сына Альбуэна, поскольку тот еще не получил герба из рук соседнего короля, как требовал обычай страны, очевидный и справедливый, направленный на то, чтобы избежать фаворитизма. Соответственно, Альбуэн отправился к королю, которого звали Туризинд и которого он только что победил, убив при этом его сына, и попросил этого короля дать ему герб, будучи благородно и по–донкихотски уверен в великодушии побежденного властителя. И доверие оправдало себя: Альбуэн получил и герб, и рыцарское звание, хотя впоследствии отплатил Туризинду и эту милость лишь чередой жестокостей, которые привели позже к гибели самого Альбуэна: он был убит за то, что принудил свою жену отпить вина из черепа ее отца, сопроводив это словами, достойными разве что какого–нибудь орка, находящего удовольствие в чужой боли, — он предложил ей «распить веселую чарочку с папашей».
Ясно, что внимание Толкина привлекла не сама история, а имена ее героев: Альбуэн — это древнеанглийское Эльфвин (вайн), «друг эльфов»; Одуэн — древнеанглийское Эадвин («друг процветания, благополучия»). С какой целью люди давали своим детям имена типа «друг эльфов» (причем обычай этот сохранялся в течение многих веков, с шестого по одиннадцатый, и в столь отдаленных друг от друга странах, как Италия и Англия), если за этим изначально не стояло какое–то общее понятие? Между прочим, имя Одуэн — через посредство древнеанглийского Эадвин — сохранилось до наших дней, в форме английского имени Эдвин. Не означает ли это, что за именами и их значениями некогда стояла какая–то живая традиция? Кроме этих имен, у древних англичан существовало, в числе прочих, имя Освайн — «друг богов»; оно тоже дошло до наших дней, в форме современного английского имени Освин (правда, это имя, в отличие от имени Освальд, встречается довольно редко). На основании этих сохранившихся имен и указаний на непрерывность традиции Толкин принялся набрасывать повесть о преемственности — от современного генеалогического дерева трех поколений (Освин — Альбуэн — Одуэн, при том что все трое филологически подкованы и отдают себе отчет в том, что значат их имена) вспять во времени, к отцу и сыну из племени лангобардов, а затем еще дальше, в мифическое германское прошлое, к ирландским легендам, к не оставившим по себе письменных следов людям ледникового периода, а через них — к Нуменору[458]. В Нуменоре эти имена принимают другую форму, хотя по смыслу остаются теми же: Элендил = «друг эльфов» = Альбуэн, Хэрэндил = «друг благополучия» = Одуэн, Валандил = «друг богов, Валар/ов/» = Освин. Более того, в Нуменоре эти имена должны были быть особенно значимы, даже представляли бы собой вызов обществу, — ведь в Нуменоре непосредственно перед его падением зваться другом эльфов или, еще того хуже, другом Валар/ов/ означало риск быть принесенным в жертву Морготу. И действительно, Элендил и его сын Хэрэндил из толкиновской «Забытой Дороги» чуть не ссорятся, поскольку сын, менее мудрый, чем отец, ищет скорее «благополучия», нежели истины, а, как представляется его поколению, благополучия удобнее всего достичь, покорившись правителям и присоединившись к их мятежу против богов.