Однако даже это верование кажется чуть более позитивным по сравнению с успехами нуменорцев в достижении если не бессмертия, то умения сохранять трупы неистлевшими. Для тех, кто остался по эту сторону Морей Разлуки, мир стал казаться унылой пустыней, бесплодной землей из песни Треовина(383), той самой, о которой говорится в стихотворении о Короле Шеве из «Забытой Дороги» (правда, эта песня передана здесь не аллитеративным стихом, а прозой):
«Не было у них ни короля, ни предводителя, ни совета старейшин, в только холодный ужас, обитавший в пустыне, темная тень, жившая в холмах и чащобах. Ужас был их властелином. Заброшенные на много лет, темные и молчаливые, одиноко ждали своих обитателей королевские чертоги, оставленные людьми дворцы, без огня и пищи»(384).
Самому Толкину «эвкатастрофы» (если использовать его собственный термин, предложенный им в ОВС) ждать не приходилось. Создается впечатление, что ощущение старости и выключенности из жизни у него со временем усиливалось (см. гл. 8, выше). При этом, по–видимому, чувства эти преследовали его смолоду — еще с двадцатилетнего возраста. Есть еще фраза, которая встречается и в «Забытой Дороге», и в «Записках клуба Любомудров» (на разных языках): westra lage wegas rehtas, wraihwas пи isti — «на Запад ведет прямой путь, но теперь он искривился». Эта мысль, хотя и не подкрепленная еще географическим обоснованием, преследовала Толкина уже начиная с 1916 года! Например, «Книга Утраченных Сказаний» начинается главой «Дом утраченной игры». В этом Доме страннику Эриолу рассказывают о еще одном зачарованном Доме, который существовал некогда в Валиноре. Человеческие дети могли попасть туда Дорогой Снов. Объясняя это, хозяйка дома, Ваирэ, говорит: «Мне сказывали, хотя истины я и не знаю, что эта дорога разделяется на множество замысловатых Тропинок и выводит к домам Людей». Тогда тропинки еще не были «искривленными» — только «замысловатыми». Но уже тогда они были опасны, ибо, согласно древней традиции, человеческие дети, единожды увидевшие страну эльфов, могли, по возвращении, сделаться «странными и дикими». Сейчас эта дорога закрыта, говорит Ваира. Однако возникает впечатление, что дети из этого дома имеют возможность пользоваться какой–то другой дорогой, чтобы отыскивать в Великих Землях (т. е. в нашем мире, в Средьземелье) одиноких детей — «наказанных или получивших нагоняй» — и утешать их(385).
Все это решительно отдает «Питером Пэном». Толкин почти сразу же отказался от этого замысла и впоследствии невзлюбил его, но приходится признать, что Дорога Снов с 1916–го и вплоть до 1946 года оставалась одним из наиболее устойчивых элементов его мышления. Нет ничего проще, чем обозвать все это «эскапизмом», — и действительно, на поверхность толкиновской мифологии снова и снова выступает идея Великого Побега от Смерти. Однако необходимо сказать (см также ниже), что он никогда не поддавался искушению сбежать от реальности. А это было, без сомнения, немалое искушение для молодого человека, затерянного посреди великой войны, не имеющего близких родственников, потерявшего убитыми большинство друзей. Разумеется, соблазн затеряться в мечтах о мире, где все это могло бы обернуться неправдой, был для него очень силен. Отсюда возникало искушение сконструировать миф, который послужил бы контекстом для этой мечты, а затем, на научном материале, состряпать для этого мифа о возможности как можно более изощренное оправдание. Если считать, что Толкин все же поддался этому соблазну, нужно признать и то, что не меньшее место он отвел в своих произведениях потерям и самоограничению, и наделил их той же значимостью, что и утешительную мечту. Более того, у него были и другие, не только личные причины наново и наново отделывать и переделывать затеянные им сложные повести, аутентичность которых он пытался доказать с помощью таких средств, как «Забытая Дорога» или «Записки клуба Любомудров».