И, шагнув с тротуара на улицу, он громко, для всех, сказал:
— Переходим улицу! Не отставайте. И держитесь плотнее.
Слепые дружно зашагали за ним, а он шел и думал о том, как бы сделать к прибору приставку, чтобы никто не мог потеряться. Иначе ведущий только и будет следить за своими подопечными. А они будут видеть совсем не то, что перед ними находится. Мысли эти так захватили его, что сирену «Скорой помощи» он услышал лишь тогда, когда блестящее длинное тело автомобиля оказалось совсем близко. Машина шла прямо на него. Слепые заметались, видя, как машина надвигается на каждого из них. Громко завизжали тормоза, и Ковдин, еще в метре от радиатора, ощутил сильный толчок в бок. Падая, он видел, как правое переднее колесо мягко наезжает ему на ноги. Он закричал от ужаса и, услышав хруст костей, сразу потерял сознание.
…Было мутно, словно перед глазами висела густая белая марля. Кто-то застонал, и от этого Ковдин пришел в сознание. И только позже, когда уже осматривал небольшую больничную палату, он догадался, что стонал сам. Около койки старенькая няня с лицом равнодушным и усталым протирала пол. Она подняла глаза и сказала:
— Ну, аника-воин! Твое счастье, что сразу к нам попал.
— А ходить-то буду или нет?
— Будешь. Сначала похуже, потом получше.
И потянулись белые больничные часы с обходами, некрепким сном, термометрами и новыми друзьями. На второй день к вечеру пришли профессор и Миша; они принесли цветы и яблоки.
На тумбочке появились книги по радиотехнике и физиологии зрения; надо все по-новому передумать.
Ведь к катастрофе его привел именно этот недостаток церебровизора: скверно, что слепые видят мир его глазами. Кто-то из них в панике толкнул его под машину.
И в одну темную бессонную ночь в голове инженера сверкнула мысль: «А что, если совсем избавиться от ведущего? Не лучше ли заменить глаза обычными телеглазами иконоскопа? Миниатюрными глазами, с помощью которых можно будет определить расстояния до предмета и ощутить его объемность? И шлем в этом случае будет выглядеть иначе». Он схватил карандаш, стал рисовать голову человека в шлеме и, наконец, всю принципиальную схему новой установки.
Утром няня увидела, что новый больной сидит на кровати, подложив под свою ногу подушку, сброшенную прямо на пол. А около кровати разбросаны окурки и скомканные листы бумаги. Она покачала головой и не стала мешать ему. Он смотрел сквозь нее куда-то в угол и, кажется, ничего не видел. Няня лишь проворчала про себя: «Бывает же! Вроде зрячий, о слепых хлопочет, а сам и людей-то не видит».
Она подобрала мусор, и только тогда Ковдин заметил ее.
— Вот, нянечка. Без ноги никак невозможно. Пожалуйста, отправьте это письмо профессору Малиновскому. — После этого инженер повернулся лицом к стене и заснул.
Врачебный обход застал Ковдина спящим, и, когда его разбудили, он спросонок проговорил:
— Эх, Иван Михайлович! Собачкам ведь тоже больно.
На что полный низкорослый врач с широкими черными бровями ответил смеясь:
— Как и человечкам, когда они зевают, переходя улицы…
А в январе Сергей Васильевич Ковдин пришел в лабораторию, сел на стол и снова взялся за электрический паяльник.
ГЕОРГИЙ ГУРЕВИЧ
ИНФРА ДРАКОНА
Черный круг плывет по звездному бисеру — матовое блюдо с мутноватыми краями. На одном краю звезды меркнут, чтобы полчаса спустя возродиться на другом краю. Знакомые созвездия, только здесь они ярче и узор их сложный и новый. В одном из них — в созвездии Летучей Рыбы — лишняя звезда, самая яркая на небе, самая великолепная — наше родное Солнце. Но мы не смотрим на Солнце, не любуемся звездной вышивкой. Наши взоры прикованы к черному кругу, хотя ничего нельзя разобрать в глухой тьме ни простым глазом, ни в телескоп.
Нас шестеро — весь экипаж космического корабля: старик Чарушин, начальник экспедиции — мы зовем его Дедом, — супруги Баренцевы, супруги Юлдашевы и я — Радий Блохин.
— Так что же? — спрашивает Дед Чарушин. — Уходим?
— Ничего не поделаешь, — говорит Толя Баренцев, наш главный инженер. — Ракета приспособлена для посадки на сушу, а там вода, сплошной океан. У нас станочки ручные, кустарщина, шесть человек рабочих, все низкой квалификации. Год провозимся, сделаем кое-как и утонем при посадке. Нельзя рисковать.
— И топлива в обрез, — добавляет Рахим Юлдашев. — Мы же считали с вами. Посадка — это задержка на семь лет. На лишних семь лет у нас и воздуха не хватит. И по возрасту…