– Черт возьми, - воскликнул он, внезапно оживившись, - а ведь вы, кажется, очень даже правы! Вы себе не представляете, как вы правы! Да ведь это и у академика Павлова написано!
Так как я был глубоко уверен, что академик Павлов никогда и ничего не писал об автомобильных тормозах, я уставился на него с удивлением.
– Да, да, - сказал он, вставая и потирая руки. - Как я об этом не подумал раньше? Ведь нервная деятельность человека регулируется двумя противодействующими процессами - возбуждением и торможением. Люди, у которых отсутствует торможение, часто совершают преступления. Точь-в-точь как моя Суэма!
Он вдруг схватил мою руку и стал ее трясти.
– Спасибо вам. Спасибо! Вы подали мне замечательную мысль. Оказывается, я просто не предусмотрел в схеме Суэмы разделов, которые бы контролировали целесообразность и разумность ее действий, которые бы по заранее составленным программам определяли ее поведение таким образом, чтобы она была полностью безопасной! Это и будет аналогом нашего торможения.
Теперь лицо моего попутчика радостно сияло, глаза искрились, он весь преобразился.
– Значит, по-вашему, можно построить безопасную Суэму? - спросил я неуверенно.
– Конечно, и очень даже просто. Я уже представляю, как это сделать!
– Ну, тогда действительно вы подарите человечеству гениального помощника во всех его делах!
– Подарю, - воскликнул он, - и очень даже скоро!
Я тихонько улегся на свой диван и закрыл глаза.
Я представил себе колонны, увенчанные стеклянными шарами, которые в будущем управляют станками, поездами, самолетами, может быть, межпланетными кораблями. Электронные машины, управляющие цехами и заводами-автоматами. Стоя рядом с исследователем в лаборатории, эти машины ведут измерения, анализируют их, быстро сопоставляют со всем тем, что им известно. Они призваны помочь человеку в совершенствовании старого, в поисках нового, в преодолении трудностей.
Незаметно для себя я уснул.
Когда я проснулся, поезд стоял. Взглянув в окно, я увидел залитый солнцем сочинский вокзал. Было раннее утро, но южное солнце заливало все кругом.
В купе было пусто. Я быстро оделся и вышел на перрон.
У входа в вагон я увидел проводника нашего вагона.
– А где этот гражданин в пижаме, который отстал от поезда? - спросил я.
– А, этот чудак! - воскликнул проводник. - Он того…
Проводник неопределенно махнул рукой куда-то в сторону.
– Что?
– Уехал.
– Уехал? - удивился я. - Куда?
– Уехал обратно. Выскочил, как сумасшедший, и, даже не переодевшись, вскочил в поезд, который только что отправился обратно.
Я остолбенел.
– Знаете, его здесь встречали товарищи. Уговаривали остаться, а он, такой возбужденный, все им говорил про какие-то тормоза, которые ему необходимо срочно сделать. Забавный парень!
Я понял все и расхохотался.
– Да, эти тормоза ему действительно нужно срочно сделать.
Про себя я подумал, что люди, одержимые идеями и верящие в их осуществление, не нуждаются в отдыхе. Значит, скоро мы услышим о Суэме с «тормозами». Ну что ж, подождем!
Раздался свисток. Я вернулся в купе и сел на диван. Я открыл окно и стал смотреть на сверкающее море, по берегу которого, не торопясь, с достоинством наш поезд шел дальше на юг, к Сухуми.
ВАЛЕНТИНА ЖУРАВЛЕВА
"Я - Время; ныне перед вами крылья
Я разверну.
Не ставьте мне в вину
Мой быстрый лет и то, что я скользну
Через шестнадцать лет, ничем пробел
Не заполняя".
Шекспир, «Зимняя сказка».
Это был страх. Самый обыкновенный страх - навязчивый, липкий. Зорин никак не мог отделаться от ощущения, что проказа прячется где-то здесь, в комнате. Он устал, но боялся подойти к креслу. Он хотел пить, но боялся прикоснуться к графину. Болезнь могла быть везде - даже в вазе с ландышами.
Стараясь заглушить страх, он быстро ходил по комнате. Тень, не поспевая за ним, металась по расчерченному квадратами паркету.
– Бациллы проказы, - бормотал Зорин. - Бациллы Хансена… Хансена? Да, да, конечно…
Больше он ничего не мог припомнить, и это только усиливало страх. Может быть, заражен и воздух? Может быть, вдыхая воздух, теплый, насыщенный пряным ароматом ландышей, он глотает и эти проклятые бациллы Хансена?
Он почти подбежал к окну, рванул задвижку.
Холод оттеснил страх. В окно залетали снежинки. Ветер подхлестывал их, они кружились деловито, чинно. В танце снежинок было что-то очень привычное, много раз виденное. Это успокаивало.
Сумерки скрывали очертания предметов, и Зорин никак не мог понять - вяз или осокорь растет напротив окна. Ему почему-то казалось очень важным определить породу дерева. Он щурил близорукие глаза, вглядываясь в наползавшую тьму.
Машинально он прикоснулся к оконной раме, и сейчас же ударом электрического тока вернулся страх. Нельзя было трогать раму! В этой комнате нельзя было ни к чему прикасаться! Он вытащил платок и принялся вытирать пальцы.
За спиной тихо скрипнула дверь. Зорин вздрогнул - нервы отзывались на звук, как туго натянутые струны, - обернулся, поспешно пряча платок.
В дверях стоял человек в коричневом костюме.
Лицо и руки человека были скрыты бинтами. Дымчатые очки прикрывали глаза.
«Человек - невидимка», - почему-то подумал Зорин.
– Товарищ Садовский? - голос Зорина выдавал его волнение. - Доктор Садовский?
– Да. Александр Юрьевич Садовский, - ответ прозвучал подчеркнуто вежливо.