— Что вы сказали? — Олеся вскинула на него встревоженный взгляд.
— А, что? Нет, ничего, вам показалось. Все в порядке, пейте сок. Да, и принесите мне отчет за прошлый и позапрошлый год по «Россеверкредиту», мне интересно взглянуть на их динамику.
Олеся покорно выпила сок и удалилась.
Андрей с облегчением вздохнул. Снял очки, вытер платком пот со лба и, переведя дыхание, с наслаждением закурил.
— Ну ничего себе! Никогда не думал, что такую простую вещь так сложно сделать, — произнес он, потирая переносицу и переводя усталый взгляд в окно.
Глава 15
У него было необычное имя — Игнатий. Ничего другого особенного в нем, пожалуй, не было. Как и многие в наше время, он был крещен, но вся вера его заключалась в посещении службы на Пасху да зажжении свечей в трудные минуты в жизни. Всем остальным Игнатий тоже не слишком выделялся из толпы. Роста среднего. Брюнет, но не жгучий кавказец, а обычный обитатель Волго-Окского междуречья. Историк по образованию, человек неопределенных занятий. Сколько таких в многомиллионном московском муравейнике? Но, соглашаясь с известным утверждением, что нет одинаковых людей, а есть только стертые, как лапти, характеры, скажем, что кое-что уникальное в Игнатии все-таки было.
Желание быть как все, столь часто охватывающее обывателя, не смогло до конца овладеть душой Игнатия. И самым главным в его жизни было смутное ощущение своей инородности по отношению ко всему происходящему. И потому, когда странная музыка воздушных сфер напомнила Игнатию о том, что дом его еще не найден и ему надо идти куда-то очень далеко, чтобы обрести покой, он нимало не сомневался, что это начало тех перемен в его жизни, которых он долго и порой мучительно ждал.
Игнатий проснулся — нет, скорее, очнулся ото сна.
Такой сон он видел впервые. Перед глазами до сих пор стоял ирландский коракл, обжигали огненным дыханием грифоны и маячила хитрая рожа Аримана. Игнатий нащупал на тумбочке очки: с его слабым зрением это было первое, с чего он начинал свой день. Он надел очки и босиком пошлепал на кухню, налил в стакан воды и принялся жадно пить. Во рту у него давно пересохло, еще с того момента, когда он выпил в баре с Ариманом странную, ни на что не похожую жидкость. Игнатию показалось, что он никак не очнется, не выйдет из сна.
«Приснится же такое», — подумал Игнатий, глядя в окно. За окном буйствовало мартовское солнце.
— Наконец-то пришла весна. Солнце-то сегодня какое! И лекции начинаются с третьей пары, можно пока не спешить, — думал вслух Игнатий.
«Взыскующий Страны четырех рек — встань и иди. Путь твой ведет ныне на запад. Найди на скале за геркулесовыми столпами пустынника Павла. Он скажет тебе, какие должно найти приметы, по которым сможешь отыскать пути за пределы мира», — опять возникла в голове фраза из сна. Сон был настолько явным, что никак не хотел забываться, настолько он впечатлил Игнатия.
— Странная фраза: Страна четырех рек… Что бы это могло значить, — продолжал Игнатий размышлять над ночным видением, глядя в окно на залитые сияющим солнцем городские улицы. — А может, ну его, сон этот? Какие-то приметы, какой-то путь за пределы мира… Пойду лучше к лекциям подготовлюсь.
Игнатий вот уже год как преподавал историю в педагогическом университете. Ему нравилось то, чем он занимался, хотя и мать, и отец, и братья его считали, что такое занятие исключительно для блаженных. Мол, дохода оно никакого не приносит, то ли дело бизнес — занятие для настоящего мужчины. Его отец на заре перестройки начинал с простого автосервиса. Теперь у него было семейное предприятие: он и два старших брата Игнатия владели сетью нескольких крупных автосалонов. Отношения с ними давно были напряженными, Игнатия в семье никогда не понимали. Особенно сильно вражда обострилась, когда Игнатий объявил, что будет поступать на исторический факультет МГУ.
— Зачем становиться историком, выбирая нищенскую профессию? Мне нужны продолжатели дела, свои люди! Вся семья занимается хорошо налаженным бизнесом! — кричал тогда отец.
Он орал так, что, казалось, если бы родительский загородный коттедж имел тонкие панельные стены и был расположен где-нибудь между этажами типичного многоквартирного дома, на его крик сбежались бы все соседи. Но ближайшее жилье, к счастью, было как минимум в гектаре от папиного дома, поэтому жаловаться никто не пришел. Только Игнатию пришлось затыкать уши.
— Пошел вон отсюда, историк хренов! — крикнул напоследок отец.
Записав его в иванушки-дурачки, на Игнатии поставили жирный крест. На него махнули рукой, отвернулись и предоставили самому себе. И он был даже рад этому: его больше не дергали и не призывали заняться делом — тем делом, к которому с детства не лежала душа. Он жил один в квартире покойной бабушки и занимался исключительно тем, что ему было интересно. Не важно, что это занятие не приносило огромных денег. Игнатию они были не нужны. На жизнь ему всегда хватало, он был неприхотлив, почти до аскетизма. Он имел одну куртку, один плащ, две пары обуви: зимнюю и летнюю. Ему было все равно, как он выглядит, главное, чтобы в одежде было тепло и удобно. Это был его принцип, который так и не смогли понять братья и отец. Игнатий был посмешищем в семье, а ему было все равно. Пусть смеются: у них своя жизнь, у него — своя, главное, что его оставили в покое.