— Где сегодня будет Хигучи-сан? — Чанджин широко улыбнулась в предвкушении передачи.
Ведущая Хигучи-сан, женщина с невыразительным лицом и крашеными черными волосами, путешествовала по всему миру и брала интервью у японцев, которые переехали в другие страны. Она являлась человеком нового поколения: незамужней, бездетной и опытной журналисткой, которая постоянно находится в разъездах и может без стеснения задать любой интимный вопрос. Ходили слухи, что она отчасти кореянка, и это увеличивало интерес Чанджин и Кёнхи к передаче с участием Хигучи-сан. Когда женщины еще держали кондитерскую лавку, они спешили домой, чтобы не пропустить даже минуты. Сонджа никогда не интересовалась этой программой, но теперь смотрела ее ради матери.
— Подушки! — воскликнула Чанджин, и Сонджа торопливо поправила их.
Кёнхи захлопала в ладоши, когда появились вступительные титры. Несмотря на все ограничения, она надеялась, что однажды Хигучи-сан посетит Северную Корею. Ко Хансо сказал Ёсопу, что ее родители и свекры мертвы, но она все еще надеялась услышать новости о доме. Кроме того, она хотела бы знать, жив ли Ким Чанго. Сколько бы печальных историй ни слышала она от других, Кёнхи не могла себе представить, что красивый мужчина в очках с толстыми стеклами погиб.
Когда закончилось музыкальное вступление, бестелесный мужской голос объявил, что сегодня Хигучи-сан побывала в Медельине, чтобы встретиться с замечательной фермерской семьей, которая владеет крупнейшей птицефермой в Колумбии. Хигучи-сан в светлом плаще расспрашивала семью Вакамура о том, почему их предки решили эмигрировать в Латинскую Америку в конце девятнадцатого века и насколько хорошо они воспитали своих детей в японских традициях. Камера показала крупным планом госпожу Вакамура, матриарха семьи, маленькую морщинистую женщину, которая выглядела намного старше своих шестидесяти лет. Как и ее братья и сестры, она родилась в Медельине.
— Конечно, моим родителям пришлось тяжело. Они не говорили по-испански и ничего не знали о курах. Отец умер от сердечного приступа, когда мне было шесть лет, нас воспитала мать. Старший брат остался дома с ней, а два других уехали в Монреаль, затем вернулись. Мы с сестрами работали на ферме.
— Это, должно быть, была трудная работа, — восторженно воскликнула Хигучи-сан.
— Женщины должны много страдать, — твердо ответила госпожа Вакамура.
Камера развернулась, чтобы показать интерьер фермы, движущееся море белых перьев, состоящее из десятков тысяч кур, блестящие красные гребни мелькали в этой трепещущей массе. Хигучи-сан продолжала задавать вопросы, пытаясь не вздрагивать от ядовитых миазмов. В конце тридцатиминутной программы Хигучи-сан попросила госпожу Вакамура сказать что-то для зрителей на японском языке. Женщина-фермер с древним лицом застенчиво повернулась к камере, затем склонила голову.
— Я никогда не была в Японии, но я надеюсь, что где угодно можно быть хорошим японцем. Я надеюсь никогда не опозорить мой народ.
Хигучи-сан прослезилась и энергично закивала. Диктор за кадром сообщил, что Хигучи-сан теперь направляется в аэропорт, чтобы добраться в следующий пункт назначения. «Пока мы, земляки, не встретимся снова!» — сказал диктор.
Сонджа встала и выключила телевизор. Она хотела пойти на кухню и приготовить чай.
— Да, как это верно, — сказала Чанджин. — Женщины должны много страдать.
Кёнхи кивнула.
Всю свою жизнь Сонджа слышала нечто подобное от других женщин. Она страдала, чтобы создать для Ноа лучшую жизнь, и все же этого оказалось недостаточно.
— Ты расстроена из-за Ноа, — сказала Чанджин, — я знаю. Ты только о нем и думаешь. Сначала о Ко Хансо, теперь о Ноа. Ты страдаешь, потому что захотела этого ужасного человека. Женщина не может совершать ошибки.
— Что еще я должна была сделать? — выпалила Сонджа, немедленно пожалев о том, что не промолчала, как обычно.
Чанджин пожала плечами, почти комично подражая фермерше из Медельина.
— Ты опозорила своего ребенка, когда его отцом стал этот человек. Ты причинила страдания Ноа. Этот бедный мальчик произошел от дурного семени. Тебе повезло, что Исэк женился на тебе. Какое благословение, что был этот человек и что Мосасу его сын…
Сонджа закрыла рот обеими руками. Часто говорят, что старухи болтают слишком много глупостей, но, казалось, ее мать хранила особые мысли. Как будто планировала что-то указать ей напоследок. Сонджа не могла с ней спорить, какой смысл? Чанджин поджала губы, а затем глубоко выдохнула через ноздри.