— Я должна отнести воду Ёсопу, — сказала Кёнхи, вспоминая внезапно, почему встала с постели.
— Сестра, он бы не грустил о детях. Он был бы счастлив с тобой. Ты как ангел в этом мире.
— Нет. Я эгоистка. Ёсоп — нет.
Сонджа не понимала.
— Эгоистично было бы держать его здесь, он и так много сделал для меня. Я каждый день молилась, чтобы хватило сил отпустить его. Нельзя заботиться о двух мужчинах.
Сонджа кивнула, хотя все это для нее не имело смысла. Был ли у тебя один мужчина в жизни или два? У ее матери не было никого, кроме ее отца. Был ли ее мужчиной Хансо или Исэк? Любил ее Хансо или просто использовал? Если любовь требовала жертвы, то Исэк точно любил. Кёнхи верно и без жалоб служила мужу. А она была самой доброй и прекрасной. Почему у нее не могло быть другого мужчины, который любил бы ее? Почему мужчины уходят, когда не получили того, чего хотели? Или Чанго ждал слишком долго? У Сонджи не было ответов.
Кёнхи пошла на кухню, и Сонджа последовала за ней. Солнечный свет пробивался через небольшое окно, охватывая фигуру Кёнхи светящимся контуром и словно отделяя ее от всего окружающего мира.
15
Токио, 1960 год
Примерно через два года учебы в Васеда Ноа наконец почувствовал себя комфортно. Усердный студент с хорошими привычками, он научился писать работы по английской литературе и сдавать экзамены на высоком уровне. Жизнь его теперь казалась великолепной, в сравнении со средней школой, где его никто не ценил. Университет Васеда был для него чистой радостью. Он читал непрестанно, и ему хватало времени, чтобы обдумывать прочитанное и писать.
Хансо нашел для него хорошо оборудованную квартиру и выделил щедрое пособие, поэтому Ноа не приходилось беспокоиться о повседневных вещах. Он жил скромно и часть денег ежемесячно отправлял домой.
— Просто учись, — говорил Хансо. — Заполняй ум знаниями — это единственная сила, которую никто не сможет отнять.
Ноа покупал все книги, необходимые ему для занятий, и когда не мог найти что-то в книжном магазине, шел в огромную университетскую библиотеку, которой зачастую пренебрегали его сверстники. Он не понимал японских студентов, озабоченных чем угодно, только не учебой. В Васеда было несколько корейцев, но он сторонился их, потому что они казались слишком политически настроенными. Во время одного из их ежемесячных обедов Хансо сказал, что левые были кучкой нытиков, а правые — слишком глупыми. Большую часть времени Ноа проводил в одиночестве, но он не чувствовал себя одиноким.
Даже теперь, два года спустя, он все еще был счастлив самим фактом, что поступил в Васеда и у него есть своя тихая комната для чтения. Он жадно глотал хорошие книги: Диккенса, Теккерея, Харди, Остин и Троллопа, затем они занялись континентальной литературой, и он прочитал тома Бальзака, Золя и Флобера, затем влюбился в Толстого. Его любимым писателем стал Гете. «Страдания молодого Вертера» он прочитал по крайней мере раз пять-шесть.
Если и имелось у него тайное, не осуществимое желание, так это быть европейцем давних времен. Он не хотел становиться королем или генералом — он был слишком взрослым для таких простых мечтаний. Но ему хотелось жизни, наполненной природой, книгами и, возможно, несколькими детьми. Он хотел читать и молчать. В Токио он открыл для себя джаз, и ему нравилось ходить в бары, слушать там записи. Живую музыку было слушать слишком дорого, но он надеялся, что однажды, когда снова будет работать, сможет ходить в джаз-клуб. Раз в несколько недель он, сэкономив часть своего пособия, брал недорогой билет на поезд и посещал семью. В начале каждого месяца Хансо приглашал его на обед в суши-бар и напоминал Ноа о его миссии. Ноа чувствовал, что его жизнь стала идеальной, и был благодарен за это.
Как-то утром, когда он шел через кампус на семинар по творчеству Джордж Элиот, он услышал, как его кто-то окликает.
— Бандо-сан, Бандо-сан, — звала женщина.
Это была известная университетская красавица Акико Фумеки.
Ноа остановился и подождал. Она никогда раньше не разговаривала с ним, и он ее слегка опасался. Она всегда спорила с профессором Куродой, женщиной с мягким голосом, которая выросла и училась в Англии. Хотя профессор была вежлива, Ноа видел, что ей не нравилась Акико, да и другие студенты, особенно девушки, ее с трудом выносили. Ноа считал, что безопаснее держаться подальше от тех, кого профессора не любили.
— Эй, Бандо-сан, как дела? — спросила Акико, порозовевшая и слегка запыхавшаяся.
Она говорила с ним небрежно, как с приятелем.