И хорошо, что Митт был таким независимым.
Мильда совершенно не понимала, что значит жить по средствам. У нее вошло в привычку «случайно замечать» что-нибудь, когда она возвращалась домой с заработком. В одну неделю это оказывался огромный кекс в глазури, в другую – красивые сережки.
– Надо же как-то поддерживать самоуважение, – говорила она Митту, когда он пенял ей. – О меня тут постоянно ноги вытирают, и если я не смогу хоть чем-то себя подбодрить, то просто пропаду, непременно пропаду.
Может, и так, но если Мильда «случайно замечала» то, что стоило больше ее заработка, она не задумываясь брала и деньги Митта, когда того не оказывалось дома. Ему пришлось прятать свой заработок, иначе они голодали бы. Его ужасно угнетала эта ответственность.
Как-то вечером он вернулся домой совершенно без сил и обнаружил, что Мильда купила целый бочонок устриц. Это стало последней каплей. К тому же мать откупорила бочонок и оставила его на солнце под окном. Устрицы уже пахли как-то странно, и муравьи ползли вверх по стенкам бочонка, намереваясь обследовать его содержимое.
– Зачем тебе понадобилось их покупать! – закричал Митт.
Мильда страшно обиделась.
– Ох, Митт! Я же хотела побаловать тебя лакомством…
– Но их же тут тысячи! – заорал он. – Как нам съесть такую уйму? Если тебе хотелось устриц, то я бы достал их. Даром, у Дидео! Честно, за тобой нужно смотреть, как за ребенком! Ты и дальше будешь такое вытворять?
– Говоришь точь-в-точь как твой отец, – холодно заявила Мильда. – Если хочешь знать, эти устрицы были очень даже выгодной покупкой: всего две серебряные монеты. Так что тебе бы следовало радоваться.
– Две серебряные монеты! – Митт воздел обветренные руки к потолку. – Это не выгодная покупка. Это грабеж среди бела дня, вот что это!
Митт, Мильда и муравьи ели устриц на ужин и на завтрак, а потом матери с сыном стало нехорошо, зато муравьи ничуть не пострадали. Хам помог Митту выбросить остаток устриц в гавань.
– А она взяла и заплатила за это две серебряные монеты! – ворчал мальчик.
– Не ругай ее слишком уж. Она привыкла к лучшему, – сказал Хам. – Твоя мама – милая и добрая женщина.
Митт воззрился на него.
– Если бы меня и без того не мутило, – воскликнул он, – то начало бы от твоих слов!
И он поплелся наверх, с отвращением бормоча себе под нос: «Милая и добрая женщина!»
Конечно, он понимал, что мать по-прежнему молода и хороша собой, даже несмотря на гадкую складку на щеке, где раньше была ямочка. И он знал, что она не такая, как те другие женщины из их дома, которые вечно крутятся на берегу и подлизываются к матросам, когда корабль приходит в гавань. Но чтобы Хам сказал такое! Митт не замечал, что Хам без ума от Мильды. Но он слишком неуклюж и робок и никогда не даст ей это понять. А Митту казалось, что все женщины рождаются дурами, а с возрастом становятся только глупее.
Альда, жена Сириоля, была хуже всех. Митт решил, что ему надо радоваться, что его мать не тратит всех денег на аррис, как Альда. Та обычно была слишком пьяной, чтобы торговать рыбой, которую вылавливали Сириоль, Хам и Митт. Она сидела на бочке в углу палатки, а Лидда, ее дочь, тупо стояла за горами рыбы, отдавая ее покупателям по слишком низкой цене. Это не давало Митту покоя.
Они в поте лица до полуночи вытаскивали сети под холодным дождем, а какая-нибудь домоправительница богатого торговца или щеголь из дворца только тыкали пальцем в гору ароматных снетков – и Лидда покорно снижала цену вдвое! Это было нечестно. Те, кому по карману заплатить полную цену, всегда покупали по дешевке. Но так уж было заведено в Холанде.
Наконец Митту стала невыносима покорная бесхребетность Лидды. Если уж продавать рыбу дешево, то, по крайней мере, достойным людям. Он оттер девушку в сторону и попробовал продавать рыбу сам.
– Харл… харл… хорошая пикша! Годится для графа – а отдается за грош! – Когда люди стали изумленно таращиться на него, Митт схватил пикшу и начал ею размахивать. – Харл… хорошая рыба. Ну же, покупайте! Графская рыба вас не слопает – это вы ее съедите. А вот граф… то есть краф… нет, краб! Кто хочет свежего графа на ужин?