Изгримнур собирался сказать что-то молчаливому Камарису, но тут постучали в дверь. Она со скрипом открылась, и вошла хозяйка постоялого двора Чаристра.
— Я принесла еду, какую вы просили, — сказала она с таким видом, как будто делала огромное личное одолжение, а не просто брала деньги Изгрмнура за не стоющие их стол и кровать. — Немного хорошего хлеба и супа, очень хорошего. С бобами. — Она поставила горшок с супом на низкий стол и брякнула возле него три миски. — Не понимаю, почему бы вам не спуститься вниз и не есть вместе с остальными?
Остальными были два враннских Торговца перьями и странствующий ювелир из Наранси, который искал работу.
— Потому что я плачу за это! — прорычал Изгримнур.
— Где болотный человек? — Она разлила по мискам холодный суп.
— Не знаю, и не думаю, что это тебя касается. — Он побагровел. — Я видел, утром ты куда-то уходила со своим дружком?
— На рынок, — фыркнула она. — Я не могу взять свою лодку, потому что он, — руки ее были заняты, так что она могла только мотнуть головой в сторону Камариса, — все не соберется ее починить.
— И не соберется. Ему сан не велит. И за это я тебе тоже плачу. — Раздражение Изгримнура нарастало. Чаристра все время испытывала его галантность. — Ты чересчур много треплешь языком, женщина. Хотел бы я знать, что ты там наговорила на рынке обо мне и остальных твоих странных постояльцах?
Она бросила на него взгляд, полный недобрых предчувствий.
— Ничего. Ни единого слова.
— Твое счастье, если это правда. Я плачу тебе, чтобы ты не трепалась о моем приятеле. — Он посмотрел на Камариса, который со счастливым выражением лица ложу за ложкой отправлял в рот жирную похлебку. — Но если ты думаешь, что можешь брать мои деньги и все равно распускать сплетни, запомни: узнаю, что ты говорила обо мне или моих делах… придется тебе пожалеть о своей болтливости! — последние слова герцог прогремел во всю силу своего мощного голоса.
Чаристра в ужасе отступила.
— Ни слова я никому не говорила! Прав вы таких не имеете, сир, оскорблять честную женщину! — Она пошла к двери, при этом размахивая поварешкой, словно защищаясь от ударов разгневанного Изгримнура. — Говорила я вам, что ни слова не скажу, так и не скажу. Это всякий вам подтвердит, сир, Чаристра держит свое слово. — Она возмущенно сотворила знак древа и выскользнула в коридор. На полу осталась длинная дорожка капель супа.
— Ха! — всхрапнул Изгримнур. Он смотрел на сероватую жижу, все еще бултыхающуюся в миске. Платить за ее молчание! Как же, сейчас! Это все равно, что платить солнцу, чтобы оно не светило. Он разбрасывает деньги, как будто это вода Вранна — скоро уж они кончатся. И что он тогда будет делать? Даже мысль об этом приводила его в бешенство. — Ха! — снова сказал он. — Будь я проклят!
Камарис вытер подбородок и улыбнулся, глядя в пространство.
Саймон обхватил рукой торчащий камень и заглянул вниз. Бледное солнце было почти точно над головой. Оно пробивалось сквозь подлесок, рассыпая отблески по поверхности холма.
— Это здесь, — крикнул он через плечо, потом прислонился к сглаженной ветром и дождями поверхности камня и стал ждать. Белый камень еще не растерял утреннего холода. Через мгновение Саймон почувствовал, что озноб пробирает его до костей. Он отступил и повернулся, чтобы оглядеться. Вертикально стоящие камни венчали вершину Сесуадры, как зубцы королевской короны. Несколько древних колонн упало, так что корона имела несколько потрепанный вид, но большинство из них осталось высокими и прямыми, исполняя свой долг под натиском бесчисленных веков.
Они точь-в-точь Камни гнева на Тистеборге, понял он вдруг.
Может быть это тоже была работа ситхи? О Тистеборге рассказывали достаточно много престранных историй.
Куда же делись эти двое?
— Вы идете? — крикнул он. Не получив ответа, Саймон обошел камень кругом и стал коротким путем спускаться с горы. Он старался хвататься за надежные стебли вереска и не обращать внимания на колючки. Земля была скользкой и опасной. Внизу долина была полна серой воды, которая почти не колебалась, так что новое озеро вокруг Сесуадры казалось плотным, как каменный пол. Саймон не мог не вспомнить те дни, когда он взбирался на колокольню Башни Зеленого ангела и чувствовал себя сидящим в заоблачной выси королем мира. Здесь, на Сесуадре, казалось, что каменная гора только что родилась, появившись из первозданного хаоса. Легко было вообразить, что в мире нет еще ничего, кроме этого места, что такое наверное было ощущение у Бога, когда он стоял на вершине Дэн Халой и творил мир, как написано в Книге Эйдона.
Джирики рассказывал Саймону о том, как Рожденные в Саду пришли в Светлый Ард. В те дни, говорил ситхи, большая часть мира была покрыта океаном, так же как сейчас покрыт им запад. Народ Джирики приплыл со стороны восходящего солнца, преодолев невообразимое расстояние, чтобы высадиться на зеленом берегу мира, не знавшего человека, на маленьком острове посреди бескрайнего моря, окружавшего его. Какая-то катастрофа, по предположению Джирики, изменила лицо мира — земля поднялась, моря на востоке и на юге высохли, оставив после себя новые горы и долины. Вот почему Рожденные в Саду не смогли вернуться на свою потерянную родину.
Саймон размышлял об этом, глядя, прищурившись, на восток. Мало что можно было увидеть с Сесуадры, кроме сумрачных степей я безжизненных равнин, бесконечных полотен серого и темно-зеленого цветов. Саймон слышал, что даже до этой страшной зимы восточные степи были негостеприимной землей. Чем дальше на восток от Альдхорта, тем более пустынными и угрюмыми они становились. Путешественники говорили, что за определенные границы не рисковали заходить даже хирки и тритинги. Солнце по-настоящему никогда не освещало этой земли, где царили вечные сумерки. Те несколько безумцев, которые отважились пересечь степи в поисках новых земель, не вернулись обратно.