Хильди закрыла книгу.
— Попадешь,— пообещала она.— Ты сможешь поехать со мной, когда я туда отправлюсь. Наверное, я все-таки не стану устраивать недостойной сцены. Я — важная персона. В марке ведь волшебных быков нет, правда?
— Никогда о них не слышал, — ответил Йинен. — А когда мы получим яхту?
— Не знаю. Но отец обещал, — сказала Хильдрида.
Позже в тот же день их кузина Харилла узнала о том, что помолвлена с лордом марки, и повалилась навзничь на лестнице, барабаня пятками и вереща. Фрейлины с нюхательными солями устроили над ней настоящий переполох. Хильди улыбнулась. Это была сухая, натянутая улыбка — но очень горделивая. А по мере того, как ее четыре остальные кузины по очереди узнавали о своих помолвках и следовали примеру Хариллы, улыбка Хильди становилась все более и более высокомерной. Она по-прежнему не была рада своей помолвке, но когда в Западный затон привели яхту «Дорога ветров», Хильдрида почти утешилась.
Навис сдержал свое обещание. Конечно, ему рассказали о разбитых украшениях, но, зная характер Хильдриды, он посчитал, что она проявила огромное самообладание. «Дорога ветров» оказалась вдвое больше лодки кузенов: Навис решил, что его детям еще рано плавать в одиночку, поэтому он предусмотрел место для команды. Яхта была настоящей красавицей, начиная с золотых колосьев пшеницы, вырезанных у нее на носу, и кончая розовыми яблоками, украшавшими корму. Корпус у нее был синий, надстройка — белая с золотом, паруса — белоснежные. И к радости Йинена, на ней было два фока. По правде говоря, Хильди решила, что ради выражения полного блаженства на лице Йинена она согласилась бы на сколько угодно помолвок.
5
Той осенью, когда праздничная процессия, трещащая, стучащая и цветастая, двинулась к гавани, чтобы утопить Старину Аммета, ее охраняли солдаты с новыми ружьями. Митт не хотел на них смотреть. Каждый фестиваль приносил ему ночные кошмары, в которых Канден подходил к двери их комнаты и разваливался на куски. Однако дом находился так близко от гавани, что не увидеть процессию было крайне сложно. В этот год к ним пришел Дидео. Он высунулся из окна между Миттом и Мильдой и стал с завистью глазеть на новые ружья.
— Та штука, которую в них используют, может разнести на куски человека — если ею умело воспользоваться,— объяснил он.— Много лет назад я ходил в море с парнем, который где-то ее добывал. Мы ею для промысла пользовались. Может, по отношению к рыбе это и нечестно. Но я до сих пор помню, как делается бомба. И я как раз думал, что если бы бомбу бросить во время шествия Аммета, то можно было бы в один миг и избавить мир от Хадда, и устроить восстание во всем Холанде.
Митт с матерью обменялись изумленными взглядами поверх корявой шляпы Дидео. Вот оно! Какая мысль! Они принялись возбужденно ее обсуждать, как только шествие закончилось и Дидео ушел.
— Если бы ты смог достать бомбу и бросить ее в старого Хадда... бомбы ведь бросают, да? — говорила Мильда, — то ты мог бы крикнуть, что тебе велели это сделать Дидео и Сириоль.
— Но меня могут не услышать, — возразил Митт. — Нет. Надо, чтобы меня поймали. Тогда, когда Харчад начнет меня допрашивать, я скажу ему, что меня подучили «Вольные холандцы». Но как нам заполучить эту ружейную штуку?
— Достанем,— ответила Мильда. — Придумаем как. Но тебе надо это сделать, пока ты еще мал и тебя нельзя повесить. Я не вынесу мысли, что тебя схватили и повесили!
Она пришла в такое возбуждение, что пошла на улицу и потратила остатки своего заработка на фрукты и сладости, чтобы отпраздновать.
Митт посмотрел на связки яблок в карамели так же кисло, как Сириоль, и вздохнул. Было ясно, что ему придется отложить бросание бомбы на то время, когда он заработает достаточно денег, чтобы арендовать для Мильды новую ферму. Если его арестуют и ей придется жить одной, она умрет с голода. Он решил, что ему придется ждать, пока он не станет по крайней мере таким же старым, как Дидео.
Но все случилось не так. Неделю спустя Митт пришел домой, продав рыбу, — вонючий, склизкий и осунувшийся от холода. Ему хотелось одного: лечь в постель. Но, к его досаде, у матери был гость. Гостем оказался кряжистый серьезный мужчина, выражение лица которого напомнило Митту что-то — или кого-то. Одежда на нем была гораздо более приличная, чем та, которую обычно носили прибрежные жители. И что еще больше раздосадовало Митта, на этот раз Мильда потратила свой заработок на бутылку кандеракского вина для гостя. Митт остановился в дверях, возмущенно глядя на него.
— О, Митт! — радостно проговорила Мильда. Она была очень хорошенькая, и на ее щеке снова появилась ямочка. — Ты помнишь Кандена?
Митт, конечно же, помнил Кандена — даже слишком хорошо. Его до сих пор, с того злополучного фестиваля, преследовали кошмары о нем. Когда Митт услышал имя Кандена, ему пришлось изо всех сил вцепиться в дверной косяк, чтобы не упасть. Мильда, совершенно не подозревая о его чувствах, продолжала:
— Ну, так вот это — брат Кандена, Хобин. Он приехал из Уэйволда. Хобин, это мой сын, Митт.
Гость улыбнулся и направился к Митту, протягивая ему свою квадратную, мозолистую руку. Митт содрогнулся, сжал зубы и протянул в ответ ладонь, пропахшую рыбой.
— Я весь в рыбе, — сказал он, надеясь, что гостю не захочется до него дотрагиваться.
Однако теплая квадратная рука обхватила его ладонь и пожала.
— О, я знаю, каково бывает прийти с работы грязным, — сказал Хобин. — Я сам оружейник, и порой мне кажется, что я никогда не ототру сажу. Иди мойся и не обращай на меня внимания.
Митт неуверенно улыбнулся. Он понял, что брат Кандена — очень славный человек. Но это не меняло того, что его брат — ночной кошмар. Митт пошел к стоявшему в углу ведру, чтобы умыться, втайне надеясь, что Хобин вернется обратно в Уэйволд и больше его в Холанде не увидят.
Эта надежда развеялась почти мгновенно.
— Да, у меня славный домик на улице Флейт, — говорил Хобин Мильде. — Внизу мастерская, а наверху большие жилые комнаты. Граф Хадд принял меня хорошо.
Митт понял, что Хобин приехал жить в Холанд. Он пришел в такое отчаяние, что громко спросил:
— И кого граф Хадд выгнал оттуда, чтобы хорошо вас принять?
— Ах, Митт! — воскликнула Мильда, а потом сказала Хобину: — Не обращайте на него внимания. Он — вольная птаха, мой Митт.
Митт пришел в ярость. Она не имела права говорить незнакомцу такие личные вещи.
— Да, — сказал он. — Мы тут для вас слишком бедные и простые, так ведь?
И чтобы Хобину не захотелось снова их навещать, он стал ходить по комнате, сыпля самыми гадкими ругательствами. Это явно встревожило Хобина. Он все время бросал на Митта серьезные озабоченные взгляды. Мильду поведение сына тоже обеспокоило. Она все время извинялась за Митта, отчего тот злился еще сильнее. Когда Хобин наконец протянул руку, чтобы попрощаться, Митт повернулся к нему спиной и сделал вид, что ничего не заметил.
— Зачем ты так себя вел, Митт! — укоризненно сказала Мильда, когда Хобин ушел. — Разве ты не понял? Он же оружейник! И видно, что он любил Кандена. Если бы только мне удалось уговорить его присоединиться к вольным холандцам, то мы получили бы бомбу — или даже ружье, что еще лучше. Тогда ты смог бы застрелить Хадда прямо из этого окна!
Митт только хмыкнул. Он предпочел бы отнять ружье у солдата на улице, чем получить его от брата Кандена.
К глубокому огорчению Митта, Хобин снова зашел к ним — и не один раз. Потребовалось много месяцев таких визитов, чтобы Митт смог забыть о том, что у Хобина был брат, который в его кошмарах распадался на куски. А когда все-таки забыл, то обнаружил, что Хобин ему нравится. Тем временем Хобин твердо, но очень добродушно сопротивлялся убеждениям Мильды стать борцом за свободу. Он соглашался с тем, что графы делают жизнь непомерно тяжелой. Он соглашался с тем, что дела в Холанде идут плохо. Он жаловался на налоги не меньше других. Однако он говорил, что не признает борьбы за свободу. Он называл Кандена — печально, но довольно сурово — мальчишкой, который играет с огнем. А когда Мильда горячо выступала против несправедливости, он улыбался и говорил, что это связано с ее положением. Спустя некоторое время он начал добродушно выговаривать ей за то, что она покупает для него вино, которое ей не по средствам.