Я не думал тогда о наставлениях Наирне. Тот вколотил их в меня так, что думать не нужно было. Я просто делал так, как нужно было поступать, когда противник больше и тяжелее. Нырнуть, уйти в сторону, чтоб его тяжесть обернулась против него. Тогда, учил Наирне, нападающий может напороться на собственный клинок.
И случилось так, как говорил Наирне. Он только не говорил, как гнусно чавкает плоть, когда в нее погружается металл.
По самую рукоятку.
Человек в суконном камзоле и с кинжалом в животе сложился и упал в грязь у моих ног. И я вдруг почувствовал, что кругом свободно. Люди расступились. Но не разбежались. Как будто издалека я слышал:
– Мальчишка на почтенного господина напал!
– Зарезали! Господи, спаси и помилуй нас!
– Держи убивца!
– Что ты брешешь! У него и оружья-то нет!
– А что у него рука в крови?
Оружие у меня было. Тоже кинжал. Но я не вынимал его из ножен. А рука у меня и вправду была в крови. Но я не знал, чья эта кровь.
Лишь сейчас я ощутил по-настоящему, как дико болит располосованный бок и кровь пропитала рубаху и куртку и стекает по рукаву, в грязь, туда, где лежит убитый мной человек.
Отец уже был рядом, и Конрад бил кого-то по зубам, и Рэнди, кажется, рубил проклятый воз, прокладывая дорогу… А может, мне это примерещилось. Потому что больше я ничего не помнил.
Очнулся я уже в крепости. Было очень стыдно, что я потерял сознание, как балованная девица. Тем более что гарнизонный лекарь, который осматривал меня и наложил повязку, сказал, что рана, слава богу, неглубокая и завтра я уже буду на ногах.
– Если бы мальчик не вздумал драться после того, как его порезали, он бы не потерял столько крови и не лишился бы чувств, – добавил он.
– Если бы мальчик не вздумал драться после того, как его порезали, он был бы уже мертв, – ответил полковник Рондинг.
Отец промолчал. Но я понимал, что кругом перед ним виноват.
– Прости меня, господин мой. Я подвел тебя… втравил в беду… Если б я туда не пошел…
– Не говорил глупостей, – оборвал он меня. – Я сам разрешил тебе идти.
Больше он ничего мне не сказал, и я понял, что он на меня не сердится. Но он был мрачен.
А другие – те говорили много. И наши из Веллвуда, и люди Рондинга, и лекарь. Говорили, что мне повезло, как редко кому везет, потому что, не увернись я, лезвие дошло бы до сердца. А так – царапина. И что я оправдал свое имя – Сигвард, удачливый. И что я молодец, не каждому в мои лета удается завалить здоровенного грабителя. Интересно было бы послушать, что сказал бы Бранзард, но его не было в крепости, и в Тернберге тоже, он, оказывается, уехал с матерью к родственникам в Карниону.
В тот вечер мне дали выпить вина больше, чем обычно в Веллвуде. Лекарь сказал, что это полезно, потому что возмещает потерю крови. Может, он еще и намешал туда макового отвара или еще чего-нибудь, поскольку я очень быстро уснул.
Но если и намешал, то недостаточно. Посреди ночи я проснулся. Бок под повязкой сильно ныл и вдобавок чесался. Я лежал в комнате Бранзарда, она же осталась пустой на ближайшие месяцы. А в соседней комнате я услышал голоса. Отца и полковника Рондинга. Должно быть, пьют и беседуют, догадался я.
Подслушивать нехорошо, это всякому известно. Но если б я подал голос, это означало бы, что я жалуюсь на боль. И я решил промолчать.
– Какой, к черту, грабитель? – говорил отец. – Мы нашли за углом у коновязи нерасседланного коня, в седельных сумках – два заряженных пистолета. Много, ты думаешь, народу в Тернберге разъезжает с таким оружием по улицам?
– Но он не пустил его в ход?
– Думаю, сначала он собирался стрелять. Но этот дурак с застрявшим возом преподнес ему подарок. Да и я хорош – отпустил Сигварда одного. Тот и решил в толпе подобраться незаметно.
Последовало короткое молчание. Наверное, полковник разливал вино. Потом он проговорил:
– Да, нажил ты себе врагов, когда был лесным хозяином…
– Нет, Аймерик. Мои враги и покушались бы на меня. Какая им выгода от того, что Сигвард умрет? Ты сам знаешь, кому от этого будет выгода.
– Ты об Ивелинах?
– О ком же еще?
Полковник Рондинг еще помолчал, потом ответил непонятно:
– Я полагал, Веллвуд – майорат…
– Нет. Наша семья изначально следовала тримейнскому праву, когда глава рода по собственной воле назначает наследника, независимо от старшинства по рождению. Правда, последние сто лет наследовали старшие сыновья. Оттого Ивелины ничего и не получили.
– Но… случись что… они имеют право…
– Вот именно! – Что-то грохнуло, наверное, отец ударил кулаком по столу, и посуда подскочила. – Это все давно началось… Думаешь, я спроста все эти годы держал Сигварда при себе, хотя ему давно следовало получить надлежащее воспитание и обучение?
– Не сказал бы, что он надлежащим образом не обучен… Значит, сегодняшнее покушение было не первым?
– Нет. Он просто не знает. Только раньше мне удавалось их предупреждать. Правда, это было давно, и я решил, что Ивелины наконец унялись. Энид в это не верила. Во время своей последней болезни она твердила: «Женись, найди жену с влиятельной родней, и пусть у тебя будут законные дети. Пусть мой сын не станет наследником, зато останется в живых. Поклянись, что так и сделаешь!»
– И ты поклялся?
– Поклялся… чтоб успокоить ее. Каждая мать сходит с ума из-за своего ребенка и что угодно придумает, чтоб защитить его, и она к тому же была больна…
На сей раз Рондинг отвечал медленно, взвешивая каждое слово:
– Я знал госпожу Энид как женщину чрезвычайно разумную и рассудительную. И никакая болезнь не могла этого изменить. Полагаю, она была права.
– Да я и сам понимаю, что права. Но – что, я эту жену с влиятельной родней из шапки вытряхну? И нет у меня желания жизнь менять. Годы не те, я ведь старше тебя…
– Ничего. Сорок лет – не старость.
– Сорок два.
– Все равно. Подумай об этом. Наверное, когда парламент созовут, придется ехать в столицу, вот там и озаботься.
– А Сигвард?
– А что Сигвард? Парень сам способен о себе позаботиться и сегодня это доказал. Он – не то что мой Бран, которого мать избаловала до невозможности. Не век же ему у тебя под крылом сидеть. Хочешь, отдай его ко мне под начало. Или собираешься послать его учиться, как сам учился?
– Не знаю. Я своему отцу был послушен, хоть у него под старость голова была не в порядке. Меня в университет услал, проклятых братца с сестрицей в дом принял… Ладно, черт с ним, давай лучше выпьем.
Они снова чокнулись, потом отец спросил:
– Так ты уверен, что молодой император вновь созовет парламент?
– Ну да. Мне кузен Меран из Тримейна написал, будто император не раз заявлял, будто его кумир – великий Йорг-Норберт, а тот именно с созыва парламента начал свои реформы…
И они принялись говорить о политике и более ни о чем интересном не сказали. По крайности, пока я не уснул.
Утром я не признался отцу, что слышал их с полковником разговор. И вообще не признался. Как-то неловко было. И я был бы последним дураком, если б стал выспрашивать у отца, что и как. Да я и без того многое понял.
Ивелины – это двоюродные брат и сестра отца. Называть их так не совсем правильно. Беретруда Ивелин вышла замуж за видама Дидима и носила теперь его имя, и оставался лишь Эберо Ивелин. Но отец всегда называл их только так, не разделяя. Они были детьми младшего брата моего деда Рупрехта, а тот, как водится, не получил в наследство ничего. Но не стал служителем церкви, как обычно поступают младшие сыновья, а сумел найти жену из хорошей семьи и с приданым. Поскольку она была единственной наследницей, он принял фамилию жены и стал именоваться Ивелином. Потом старшие Ивелины умерли, а сирот взял под опеку дед Рупрехт. Так что Эберо и Беретруда выросли в Веллвуде. Они вроде бы были на насколько лет моложе отца, который, к слову сказать, был младшим из дедовых сыновей, просто старшие все поумирали во младенчестве. После того как отец унаследовал Веллвуд, Ивелины переехали в Тримейн, в дом, который остался им от матери. Это было задолго до моего рождения, и я их ни разу в жизни не видал. Не знаю, что произошло между Ивелинами и отцом. Я знал, что между ними существует вражда. Но не догадывался, что такая. А должен бы. Однако я никогда не думал о себе как о наследнике Веллвуда. В прежние времена бастарды наследовали имения, титулы и даже престолы, но те времена давно прошли, я это слышал и читал.