Но все странности исчезли, когда я поняла, что волки на поляне не одни, а рядом с ними женщина, спокойно сидящая и поглаживающая грубую шерсть одного из зверюг рукой. Я не видела ее лица, все расплывалось, будто рябью по воде, но я понимала, что эта женщина мне знакома, вернее, я должна ее знать, что она самый родной и близкий мне человек. Как я могла видеть во сне свою маму? Я ее даже на фотографии не видела, только Моник описывала мне ее, как очень красивую, нежную и хрупкую, с печальными глазами и добрым сердцем. Конечно, маленькой девочкой, тоскуя по родному человеку, я представляла ее себе в мечтах, иногда во сне тоже видела ее смутный образ. Но чтобы вот так реально, будто картину из прошлого, еще ни разу.
Скорее всего, моему похитителю Бенедикту действительно повезло гораздо больше, чем мне, и он имел счастье знать Ивенн. Никогда еще я не была так близка к ней и не чувствовала так четко ее присутствие в моей жизни, как в этом восхитительном сне! Нет, мне ни в коем случае нельзя возвращаться в реальность. Но вот образ мамы начал расплываться все больше, а волки просыпаться, угрожающе рыча, я что-то кричала, махала руками, хотела помочь, боясь, что больше могу ее не увидеть....
Проснулась я оттого, что какая-то угрюмая, даже сердитая женщина трясет меня за плечо, распахнув дверь фаэтона и стоя под проливным дождем прикрываясь зонтом, с которого водопадом лилась вода. В отдалении громыхал гром, видно, он и ворвался в мой сон волчьим рыком. Я испуганно распахнула глаза, которые сами по себе наполнились слезами разочарования. Чудесный сон закончился.
- Просыпайся, я не собираюсь до рассвета тут стоять над тобой и мокнуть, - прикрикнула женщина, довольно грубо вытаскивая меня из экипажа под дождь.
Я не сопротивлялась, все еще находясь под впечатлением сновидения. Женщина прижала меня к себе, цепко держа за локоть, чтобы мы обе поместились под зонтом, хотя это и не слишком спасало от ливня, и, толкая вперед, повела к освещенному фонарем крыльцу какого-то темного строения. Трудно было разобрать под дождем, какая сейчас часть ночи, но явно уже далеко за полночь, а значит, отъехали мы от Джонсборо довольно далеко. Мы прошли по скользкой чавкающей грязи мимо младшего брата Бенедикта, распрягавшего усталых лошадей и свирепо глянувшего на меня из-под капюшона, а сам знакомый оборотень ждал нас уже около дома.
- Матушка проводит тебя в твою комнату, Эль, - сказал Бенедикт. - Не бойся ничего и не считай себя пленницей, мы затаимся в этом доме лишь на время, а потом все будет хорошо.
Спорить сил не было, да и возможности мне такой никто не дал. Проведя меня по темному дому со скрипучими половицами, женщина просто втолкнула меня в одну из комнат на втором этаже, сунула в руки свечу и спички и заперла дверь на ключ. "Вот так не пленница", - безразлично подумала я.
В свете зажжённой свечи я оглядела свое новое пристанище. Обычная гостевая комната загородного дома не слишком обеспеченных владельцев. Старая, но крепкая деревянная мебель, умывальник за ширмой в углу, ночная ваза под кроватью. Все это напомнило мне дом приемных родителей в Титусвилле. "Сегодня прямо ночь воспоминаний", - грустно подумала я, посмотрев на темный двор из окна.
Дождь заливал подъездную дорогу, ветер трепал высокие деревья вокруг дома, других звуков было не разобрать, но, судя по тусклому свету, идущему откуда-то снизу из окон первого этажа, семейство волков собралось в гостиной или столовой. Интересно, Тирон уже понял, что я пропала? Связал это с разговором и предложением Бенедикта? Наверняка. Уж чем-чем, а умом и подозрительностью мой брат не обделен. Как он поступит? Бросится искать пропажу или подождет, что я сама вернусь к нему? Такая проверка с него станется.
Лучше всего, конечно, именно так и сделать, тогда будет шанс, что оборотни уцелеют, возможно, мне все же удалось бы убедить Тирона, что я заблудилась и никто меня не похищал. Несмотря на то, что действовал Бенедикт вопреки моему желанию, зла ему и его семье я не желала, а вот ждать пощады от взбешенного Тирона не приходилось. Конечно, просто так сбежать довольно затруднительно. Дверь крепкая, я ее ни за что не смогу открыть самостоятельно. Решеток на окнах нет, но расстояние до земли внушительное. Я, конечно, смогу спуститься, но потом-то что? В какую сторону идти? Украсть лошадь и фаэтон? Ну да, так мне и позволили. Наверняка Бенедикт принял все меры для моего удержания здесь, не зря же так сильно рисковал, связываясь с Тироном. Ситуация вырисовывалась безрадостная.
От тяжелых дум и грохочущих раскатов грома разболелась голова. Не зная, чем занять себя, да и, не имея возможности хоть что-то изменить на данный момент, я решила воспользоваться возможностью и гостеприимством хозяев и поспать.
Утром, на удивление хорошо отдохнув, я все-же попыталась заговорить с угрюмой женщиной, принесшей мне в комнату завтрак. Выпускать меня, как я поняла, они не собирались, поэтому я должна хотя бы попытаться их вразумить. Я начала говорить, что им лучше отпустить меня, тогда никто не пострадает, но она, резко повернув ко мне горящее яростью лицо, обожгла бешенным взглядом.
- Заткнись лучше, соплячка! - рявкнула женщина. - Думаешь, я не понимаю, какую глупость совершил мой сын? Все мы знаем твоего мерзкого брата и отговаривали Бенедикта от каких-либо связей с ним. Твоя мать была хорошей женщиной, но воспитала монстра похуже всех нас вместе взятых, и ты наверняка не лучше него. А теперь, вне зависимости, отпустим ли мы тебя или твой брат сам нас найдет, ничем хорошим нам это не обернется. Поэтому учти, сейчас мы уговариваем моего глупого старшего сына просто избавиться от тебя. Лучше продолжать мучиться в полнолуние, нам не привыкать. Так что заткнись, и, если умеешь, молись, чтобы мы решили просто запереть тебя в какой-то глухой дыре, пока Тирон не поверит, что тебя здесь не было. Лично я бы тебя просто убила и скормила останки диким зверям.
Женщина вылетела за дверь, вновь заперев меня на ключ, а я осталась стоять в полном недоумении и страхе. "За что? - я не могла понять, почему со мной так несправедливо поступает жизнь. - Что плохого я сделала этим людям? Разве я просила меня похищать? Разве я просила запирать меня в карете с оборотнем? Разве виновата в том, что имею какие-то способности?".
А теперь, несмотря на заверения Бенедикта, меня ждет либо смерть, либо долгое заключение. Я проплакала весь день. К еде так и не притронулась, забилась в кровать и, заливаясь слезами, задавала бессмысленные вопросы пустоте. Безнадежность опутывала меня черным отчаянием. Бенедикт больше не появлялся, наверное, ему нечего мне сказать, а за свои обещания, которые не выполнил, было стыдно. Когда за окном вновь наступила темнота, я наконец оторвала голову от мокрой подушки. Оказывается, мне приносили обед и новую свечу, а я и не заметила.
К тому времени страх и отчаяние как-то отпустили меня, зато неожиданно напала злость. И почему это я должна безропотно подчиняться их решениям? Кто сказал этим оборотням, что они могут распоряжаться моей жизнью? Пролежав целый день без движения, я почувствовала, что во мне накопилось немало энергии, которая сейчас сжимала мои кулаки в жажде немедленного действия.
Я все-таки эльфийка, а не просто девушка восемнадцати лет. И жила не в женском пансионе, вышивая салфетки, а с жестоким и фанатичным братом-садистом. Мне ли бояться кучки оборотней, тем более, что полнолуние прошло? Да пусть только эта злая женщина принесет мне ужин, я же легко ее ослаблю и сбегу. Отдохнув за сутки безделья, я была уверена, что справлюсь и с ней, и с ее сыновьями, и с их слугой, ну, а куда идти, разберусь по ходу. Главное вырваться.
Вдохновленная злостью и удачным, как мне казалось, планом, я быстро умылась, собрала волосы, чтобы не мешали, и съела давно остывший обед, лишняя энергия сейчас не помешает. Однако, будто услышав мои мысли и решив нарушить планы, женщина не торопилась кормить меня ужином. Я ждала, сидя на кровати, нервно сжимая плечи руками, и чутко прислушивалась, когда же послышатся шаги в коридоре, но все было тихо. Адреналин в крови постепенно спадал, мне снова стало очень грустно и тоскливо, по щекам вновь покатились слезы, захотелось опять забиться в подушку. "Наверное, я самая невезучая из всех на свете", - думала я, со страхом отгоняя мысль, что, возможно, меня решили не кормить, потому что хотят убить или просто заморить голодом.