Вот она, та самая дверь, ведущая в подвал!
С дрожью в руках, я неохотно повернул ручку и вошёл в темноту. Правой рукой мне удалось нащупать выключатель. Один щелчок, и тёмный подвал превратился в хорошо освещённое помещение с несколькими светодиодными лампами. За пятнадцать лет он изменился практически до неузнаваемости. На полу больше не было встроенных металлических колец, на которых когда-то крепилась моя цепь. Теперь на стенах были шкафы и полки, хотя в те времена тут валялись содовые принадлежности и всякая ненужная утварь.
Я осматривал подвал, предаваясь терзавшим меня обрывкам воспоминаний, но тут, мне на глаза попалось зеркало, висевшее в дальнем конце помещения. Они поменяли здесь всё, но решили сохранить это чёртово зеркало! Но зачем? Неужели оно для них так много значит?
Говорят, зеркала хранят множество воспоминаний, и я в этом ничуть не сомневаюсь. Это оно меня привело сюда.
Не веря своим глазам, я подошёл к нему и посмотрел на своё отражение. Передо мной стоял монстр, внешностью сильно напоминающий человека. На нём был чёрный дождевой плащ с капюшоном, под которым было сокрыто половина лица. Как только я снял с себя капюшон, монстр предстал передо мной воочию.
Он смотрел на меня с присущим для него отвращением, точно так же, как и я на него, сквозь эту хрупкую зеркальную грань. Его голова походила на голый череп, обтянутый тонкой, морщинистой кожей, сплошь покрытой рубцами и язвами. На лице практически отсутствовал нос, лишь неприкрытые дыхательные пути говорили о том, что это существо может вдыхать кислород. Челюсть была деформирована, а вместо губ, изо рта выпячивали кривые, гниющие зубы.
Зеркало, впитавшее в себя все события за прошедшие десятилетия, вновь решило напомнить мне о моём прошлом. И я вспомнил…
Всё началось с тех пор, когда у меня в четыре года обнаружили страшный недуг. «Синдром Гюнтера», прозвучал для меня как приговор. Ни одно лекарство не давало достаточного эффекта для излечения. Я помню, как поначалу переживали мои родители, помню, как ночами плакала моя мать, а отец всячески пытался её успокоить. Однако, вскоре слезы исчезли, и вместо них зародилась ненависть.
С каждым месяцем мне становилось лишь хуже. Кожа постепенно зарастала болячками, предававшие ей болезненный вид. Это было сложно скрывать от посторонних, и со временем я стал предметом косых людских взглядов.
Дети, завидевшие меня на улице, тут же прятали взгляд - то ли от страха, то ли от отвращения. Другие же смело выражали своё презрение. Урод, мертвец, вурдалак… - это были самые популярные оскорбления в мой адрес. Родители знали о том, как унижали меня местные дети, но ничего не могли с этим поделать, или же не хотели. Я стал позором для собственной семьи.
Шли годы, и моя болезнь прогрессировала. В школу я, по понятным причинам, не ходил — меня обучали родители. Так же я перестал выходить на улицу: солнечные лучи наносили вред моей коже. Лишь в сумерках я мог насладиться свежим воздухом, скрывая лицо в темноте, которая впредь стала моим вечным укрытием в столь нелёгкое для меня время.
Человеческая речь мне удавалась с трудом, так как в результате болезни, челюсть отказывалась нормально функционировать и постепенно подвергалась всяческой деформации. Всё это время родители наблюдали за моей метаморфозой. Не могу сказать точно, но возможно к шести годам, когда я стал похож на живую мумию, они меня окончательно разлюбили.
Сперва на меня выливалась их ругань, затем пошли побои, уже позже к этому прибавилось заточение. Мне доставалось по малейшим пустякам - будь то неубранные игрушки, неудовлетворительное поведение, включённый телевизор, или же я просто мешался под ногами. Родители не чурались бить меня ремнём, руками, кулаками, а то и металлическими, а также деревянными принадлежностями.
К семи годам они уже брезговали находиться со мной в одном помещении. В итоге отец приобрёл в одном из магазинов железную цепь с двумя браслетами на концах. Этим же днём он встроил металлическое кольцо в бетонный пол, находящийся в подвале. Первый браслет отец прикрепил к кольцу, второй — к моей лодыжке.
«Это твоё наказание. Теперь сто раз подумаешь, прежде чем злить свою мать», - сказал он мне тогда, после чего развернулся и ушёл, оставив меня наедине с собой.
Сколько бы я не плакал, но так никто и не явился, чтобы успокоить меня. Одиночество стало для меня нормой. Единственный живой друг, который всегда оставался со мной — это моё собственное отражение в зеркале, которое, как и я, стояло за ненадобностью на полу посреди хлама, постепенно покрываясь толстым слоем пыли.