Внезапно послышались шаги, и, заскрипев ржавыми петлями, распахнулась дверь. Прямо с порога Мопастикус-младший закричал:
— Мастер Гаргрийн говорит, что для миссис Комфрей его кровь летучих мышей была хороша и он денег не вернет! Разреши мне, учитель, набрать трав, нужных, чтобы превратить его в жа… Ой, что это?!
Он увидел на полу горшок из литого золота.
— Как ты сделал это, учитель? — спросил он, не сводя с горшка глаз.
— Не учитель я тебе больше, — надменно ответил ему Альфьери. — Свой договор с твоим отцом я выполнил. Я сделал для него золото и отныне возвращаюсь к первоначальному своему занятию — буду, как и прежде, лечить коров.
Он бросил охапку пергаментов на еще раскаленную жаровню и повернулся к молодому Монастикусу.
— Слушай меня внимательно, юнец, — подняв палец, сказал он. — Да не введет тебя это золото в искушение. Брось заниматься колдовством, оно опасно и будущего у этого ремесла нет.
ДЖЕРАЛД КЕРШ
ОПАСНЫЙ ВКЛАД
У вас острый глаз, сэр, поистине острый глаз, если вы узнали меня по тем фотографиям, что появлялись в 1947 году в газетах и сенсационных журнальных репортажах. Думаю, я несколько изменился с тех пор; и все же я действительно тот самый Питер Перфремент, которого так возносили за открытия в области ядерной физики. Я рад, что вы с первого взгляда узнали меня. Иначе могли бы принять за беглого каторжника или за сумасшедшего, или за кого-нибудь еще в этом роде — ведь я хочу попросить вас пересесть вот сюда в этот затемненный угол так, чтобы ваша широкая спина загородила меня от двери. Поглядывайте на зеркало над моей головой, и вы непременно увидите там двух молодчиков, которые явятся в этот уютный маленький бар. Они придут за мной. По отсутствующему выражению на их лицах вы поймете, что это субчики из службы безопасности.
Увидев меня, они, разумеется, не преминут воскликнуть: «О, сэр Питер, как приятно встретить вас здесь!» А потом, сославшись на срочное дело, уведут меня отсюда. Ускользать от этих молодчиков — одна из немногих радостей, оставшихся мне на склоне лет. Однажды я спрятался в корзине для белья. А сегодня я надел поверх вечернего костюма рабочий комбинизон, чтобы улизнуть на концерт. После неплохо проведенного вечера я вернусь домой, в центр, но пока мне еще хочется побыть немного одному. За те небольшие неудобства, которые мне приходится терпеть, я могу пенять только на себя самого. Я отошел от дел еще в 1950 году, когда, как мне казалось, истинная сущность атомных бомб, вроде той, что мы сбросили на Хиросиму, стала достоянием общественности. Моя работа, похоже, была завершена.
Итак, я удалился на прелестную маленькую виллу на мысе Фесс, поблизости от кошмарного фешенебельного Сюрта Саблъ-де-Фесс на юге Франции. Я намеревался коротать там свои дни, собирая библиотеку и потихоньку занимаясь в неболытенькой, но достаточно оснащенной лаборатории. Я не пропускал ни одного музыкального фестиваля, выпивал свой стаканчик вина на террасе пришедшегося мне по вкусу заведения и продолжал академическую битву с доктором Франкенбургом. Эта битва, в сущности, не более кровопролитная, чем обычная шахматная партия, касалась свойств элемента фтора. Я догадываюсь, что тайны естественных наук, слава богу, находятся за пределами ваших интересов, но, быть может, из курса средней школы вам кое-что известно о свойствах фтора. Это прямо-таки сорви голова, разбойник среди элементов.
По своим капризам фтор — истая примадонна, а по характеру — врожденный преступник. Его невозможно удержать в чистом виде; его влечет практически ко всему, что есть на Земле, и все это он стремится уничтожить. Непосвященному я могу изложить суть своей позиции так: прирученный фтор, фигурально выражаясь, — громила в упряжке. Доктор Франкенбург, любитель полистать на досуге юмористические журналы, возражал по поводу «упряжки», что тогда с таким же успехом Денниса-Угрозу[7] можно представить в качестве кормильца семьи. Как бы то ни было, я продолжал трудиться для собственного удовольствия, без принуждения и слежки, имея доступ к большому компьютеру в Ассиньи. И вот в один прекрасный день я обнаружил, что мне удалось выделить субстанцию, которую для удобства я буду называть «фтор-80-прим»,
Я вовсе не хочу сказать, что только вывел формулу этого вещества. Свойства его таковы, что достаточно их понять, чтобы производство его стало простым до абсурда.
Итак, я приготовил небольшое количество вещества — около шести унций. Оно напоминало пластинку густого желе цвета известки. Потенциально этот кусочек студнеобразного вещества заключал в себе взрывную силу масштабов космической катастрофы. Но, заметьте, только потенциально. Пока фтор-80-прим находился у меня в руках, он, согласно моим расчетам, оставался полностью инертным. Можно было бить по нему, кузнечным молотом или жечь паяльной лампой — и ничего не произошло бы. Но при определенных условиях — условиях, казавшихся мпе в то время абсолютно недостижимыми, — этот кусочек мог стать невероятно страшным. Говоря «невероятно», я хочу сказать «неизмеримо».
Записную книжку с формулой и расчетами я положил в бумажный пакет, чтобы спрятать в подвалах Морского банка в Сабль-де-Фесс. Пластинку фтора-80-прим я поместил между двумя кусочками картона и засунул в такой же пакет, который положил в карман. Дело в том, что в городе у меня был приятель, с которым мы любили выпить вместе по чашке чаю; он питал слабость ко всему непонятному и сверхъестественному. У меня возникло глупое желание развлечься, показав ему мой образец и объяснив, что эта безобидная с виду маленькая пластинка, попав в соответствующие условия, может отправить нашу планету в тартарары почти за такой же промежуток времени, какой понадобится щепотке пороха, чтобы вспыхнуть в пламени зажженной спички. Итак, в приподнятом настроении я отправился в город, посетил банк, предварительно купив кулек конфет «Услада джентльмена» и банку оксфордского джема, и позвонил у двери доктора Рэйзина.
Это был еще один старый чудак, переживший свою полезность обществу, хотя в былые времена он пользовался заслуженным уважением как архитектор, специалист по стальным конструкциям.
— Тут кое-что особенное к чаю, — сказал я, небрежно бросив на стол мой маленький пакетик с фтором-80-прим.
— Копченая лососина? — спросил он.
Я достал джем и ответил, идиотски хихикая:
— Нет.
— Без сомнения, ты уже успел побывать в баре, — сказал он ворчливо.
— Нет, я только что из банка.
— Ах вот как! Тогда, я полагаю, что сверток с деньгами. Давай-ка выпьем лучше чая.
— Я был в банке не для того, чтобы взять что-либо оттуда, Рэйзин. Напротив, я кое-что положил туда.
— Сделай одолжение, не разыгрывай меня. Что это такое?
— Это, — ответил я, — неопровержимое доказательство того, что Франкенбург ошибался. То, что ты видишь, это полдюжины унций абсолютно устойчивого фтора-80-прим и в то же время его критическая масса.
Сухой, как старая кость, он проворчал:
— Не морочь мне голову своими мудреными терминами. Насколько я в этом разбираюсь, атомный взрыв происходит, когда некоторое количество радиоактивного вещества достигает в определенных условиях того, что ты называешь критической массой. А если дело обстоит так, то этот маленький сверток, я полагаю, может представлять опасность?
— Вот именно, — ответил я. — Его достаточно, чтобы испарить планету средней величины.
— Фторовая бомба или унция нитроглицерина — для меня это совершенно все равно, — сказал Рэйзин. Налив чая, он беспечно спросил: — Как ты приводишь его в действие? Надеюсь, не путем швыряния на стол?
Я ответил:
— Его невозможно взорвать — если только ты понимаешь, что такое взрыв, — без необходимых условий, которых очень трудно добиться и которые, будучи достигнуты, становятся бесполезными. Но даже если это вещество не составит ценности в качестве оружия, его можно использовать для мирных целей.
— Не морочь мне голову. Я и сам понимаю, что из бойцового петуха можно сварить цыплячий бульон. Но я хочу знать, для чего ты принес его сюда?
Я был разочарован. На Рэйзина все это не произвело никакого впечатления.
— Ну, ни ты, ни кто другой никогда больше не увидят фтор-80-прим. Примерно через четырнадцать часов этот кусочек, как бы ты выразился, испарится.