— Непонятно, правда? — спросил Хулиан.
Он схватил ее руки, поднес к губам и стал страстно целовать. Она не противилась.
— Я понимаю, что ты любишь меня всем сердцем, и верю тебе, хотя мы знакомы всего четыре дня; верю, потому что тоже очень тебя люблю… Но не понимаю причин твоего отчаяния.
— Это невозможно объяснить.
— Почему?
Хулиан замер, сжимая ее ладони в своих. Потом он поднял глаза, ища ее взгляда, но тут же опустил их, чтобы Исабель не увидела навернувшихся слез.
— Потому что не могу, — выдавил он наконец.
Исабель откинула у него со лба прядь волос.
— Ты говоришь как ребенок, — сказала она.
Но он возразил:
— Я намного старше тебя…
— Намного старше, — насмешливо протянула она. — На сколько же? Держу пари, что мы почти ровесники.
Хулиан снова поднял голову. Теперь ему было безразлично, увидит она его плачущим или нет. Закусив губу, он отрицательно покачал головой.
— Нет, — сказал он настойчиво. — Я намного старше.
Исабель серьезно посмотрела на него.
— Не понимаю тебя, — сказала она удивленно.
Он молчал.
— Не понимаю ни твоих слез, ни твоего запирательства, ни отчаяния, с которым, если верить тебе, ты меня любишь.
Хулиан не ответил, она тоже ничего не добавила, так что молчание затянулось.
Солнце клонилось к закату. Хулиан чувствовал, как с угасанием дня его покидают жизненные силы.
Никто, никогда, ни в какие времена не испытывал топ тоски и скорби, которые сжимали сейчас его грудь при виде солнца, опускавшегося за горизонт и уносившего с собой день, прожитый им вне очереди, день, доживет ли он до которого, неизвестно. Это была смерть в обличье жизни, нелепица. Словно ему дано было видеть мир, ощущать жизнь, испытывать блаженство и любовь из потустороннего далека.
— Мне пора, — сказала Исабель.
— Погоди еще минутку, — взмолился он.
Он глядел ей в глаза так самозабвенно и неотрывно, с выражением такой беспомощности и отчуждения, что она ничего не ответила.
В предыдущие вечера они прощались па станции надземной железной дороги, которая вела в один из городов-спутников. В какой именно, Хулиан не знал и вдруг подумал, что ему надо это знать, совершенно необходимо знать, где она живет, чтобы найти ее потом.
— Пошли, — сказал он.
И встал. Он быстро увлек ее к выходу из парка. Ночь уже почти наступила.
— Сегодня я провожу тебя до дома.
— Не стоит, это очень далеко.
— Пошли скорей, — прервал он, тяжело дыша.
Он заподозрил, что, быть может, уже поздно. Снова послышалось отдаленное жужжанье, замерцал всеобъемлющий свет, воскрешая переживания минувших семи дней, минувших сорока лет в странном металлическом жилище.
Он понял — сквозь туман, сгущавшийся в мозгу, — что сейчас может произойти нечто, чего она не должна видеть.
— Исабель, Исабель… — прошептал он, останавливаясь.
Он неистово сжал ее в объятиях, на мгновенье решив не разжимать рук, чтобы унести ее с собой или, если верх возьмет ее молодость, остаться здесь. Потом бросился бежать, не оборачиваясь, в поисках той загородной лужайки, где очнулся после своего немыслимого полета во времени.
Он так и не узнал, добрался ли до этой лужайки. Когда он пришел в себя, он был в своей эпохе, в своем городе, доме, комнате,
Вся дальнейшая жизнь Хулиана Сендера, первого и до сих пор единственного путешественника в четвертое измерение, протекала под знаком несбыточной, недостижимой любви.
Близкие вспоминают о нем как о замкнутом меланхолике, молчаливом, безучастном, отрешенном от окружающей действительности; он бродил по городским окрестностям, сроднившись с безмолвием и сумерками; вечный бродяга без сна и отдыха, потерянный, лишенный воли к жизни.
В одиночестве следил он за мельканием дней и ночей, за медленной сменой времен года; он соразмерял пульс своего существования с календарем и часами. До 1995 года жизнь его обращалась вокруг не родившейся еще женщины, чье имя не знали даже ее будущие родители — быть может, одна из тех влюбленных парочек, которых во множестве он встречал на каждой улице, в любом сквере.
В 1995 году — в каком месяце, какого числа? — родилась она. Он стал разыскивать ее. Единственным его желанием было видеть Исабель маленькой девочкой, следить, как она растет. Но он знал только имя, а ведь могло случиться, что детство ее прошло в другом месте, и сюда она прибудет только через двадцать пять лет…
И прошло двадцать пять лет. Хулиан Сендер состарился. Мир, с которым он познакомился раньше всех людей, мало-помалу, незаметно вырастал вокруг него. Он узнавал его как отголосок давнего сна, как предвестника пророчества, как воспоминание о далеком происшествии.
Вот уже несколько месяцев он регулярно наведывался в парк, где когда-то встретил ее. Долгие часы просиживал на той самой скамье, настороженный, в ожидании ее прихода.
В тот день, прежде чем его глаза увидели Исабель, об ее присутствии возвестило участившееся сердцебиение, удушливая горечь в душе — неосознанный протест против загубленной молодости, впустую потраченной жизни, бесцельной любви, бесплодного ожидания.
У него не хватило мужества подойти к девушке. Больше часа он, затаившись, наблюдал за ней и, когда она вышла из парка, пошел следом, чтобы знать, где можно увидеть ее еще раз.
Исабель удивленно смотрела на него тем самым мягким и светлым взглядом, который он пронес в своей памяти через всю жизнь, тем самым чудесным взглядом, в котором он растворялся сорок лет назад.
— Известие для меня?
Хулиан кивнул.
— От кого?
— От особы, хорошо вам знакомой, которая причинила вам боль, но… Заверяю вас, это было абсолютно против ее воли.
— Не понимаю.
Хулиан закусил губу.
— Хулиан Сендер, — сказал он.
Исабель пожала плечами.
— Не знаю такого.
Он смотрел на нее, ошеломленный, сбитый с толку.
— Вероятно, — добавила девушка, — вы путаете меня с другой женщиной.
— Нет, нет… Исабель.
Она наморщила лоб.
— Да, меня зовут Исабель. Однако…
Хулиан вынул из бумажника фотографию сорокалетней давности.
— Вот он.
Девушка долго рассматривала фотографию. Наконец вернула ее:
— Мне очень жаль. Но этого человека я никогда не видала и не знаю его.
Спустя два дня Хулиана выввали в Институт хроноскопических исследований. Когда он назвал себя помощнику швейцара, тот поспешно провел его к директору.
— Явились? — спросил тот, вставая навстречу Хулиану. — Слава богу. Разве вы не получили нашего извещения? Мы вызывали вас к семи часам утра. А сейчас уже без четверти восемь.
Хулиан пожал плечами. Он не ведал ни дня, ни часа.
— Хорошо, сеньор Сендер. По данным нашей картотеки через час с четвертью наступит минута, когда вы прибыли в наш теперешний год, две тысячи двадцатый, из тысяча девятьсот восьмидесятого.
Хулиан резким движением вскинул голову.
— Значит, я еще не…
Но директор прервал его.
— Мы не знаем, что с вами может произойти, — сказал он нервно. — Элементарные меры предосторожности требуют поместить вас в нашу клинику.
Хулиан не слушал. «Так вот в чем дело, — твердил он про себя. — Исабель еще не познакомилась со мной, а потому не могла узнать на карточке».
Смягчив свое горе этим слабым утешением, он дал отвести себя в операционную, где его с любопытством окружила группа взволнованных, врачей и медсестер.
— Сюда, сюда, скорей, пожалуйста.
Едва он улегся на носилки, чей-то голос объявил:
— Десять минут девятого. Осталось две минуты.
Через две минуты Хулианом овладело странное головокружение и он погрузился в глубокое забытье. Словно он все больше отдалялся от мира и от жизни. С последним проблеском сознания он подумал, что умирает.
Вернувшись к жизни после недельного летаргического сна, он понял: никто не может дважды пережить одни и те же дни. Время, когда он находился без сознания, полностью совпадало с тем, которое он провел сорок лет назад в мире будущего. В мире будущего, который стал уже прошедшим и с каждой минутой отдалялся все больше и больше.