— Третичного? Что вы говорите?!
— Присмотритесь! Взгляните на эти древовидные папоротники рядом с нею!
— Это осмондии… Цейлонские осмондии…
— Нет-нет! Это вымерший вид!
— Вы уверены?.. Ах, ну конечно! Смотрите, смотрите, это пальма… зонтичная пальма!.. А что еще? Олеандры… камфарные деревья… мирты… береза!
— Виноградные лозы! Плющ! Орешник!
— Да, покрытосеменные.
Тут шум воды усилился до такой степени, что мм круто повернулись в его сторону. Там был туман, и красный песок спускался туда отлогим склоном. Шум зa завесой утих. Брызнула пенистая волна и грациозно рассыпалась шуршащим кружевом. За нею последовала другая, шумная, как водопад. Песок увлажнился, зашипела пена, полетели брызги…
— Море! — пробормотал я. — Море, которое было здесь миллионы лет назад!
У края прибоя чернели два утеса.
— Значит, это мираж не только в пространстве, — заявил в полном восторге Флери-Мор. — Это еще мираж и во временп!
— Это мираж только во времени, — возразил я. — Место, где мы себя видим, — это и есть то, где мы находимся в действительности. Все дело в том, что мы сдвинулись во времени, а не в пространстве. Смотрите сами!
Туман продолжал рассеиваться. Однако все еще нависал над нами, словно облачный потолок. Вокруг же пейзаж был виден совершенно ясно. Во всяком случае достаточно, чтобы узнать очертания Кормопвплльского холма, его выступов и долины, с излучиной которой совпадало это древнее взморье. Сомнении не было: анахронический каприз природы позволял нам увидеть Марну в ее доисторические времена. Эти дубы и клены быди первыми дубами и кленами Европы; эта виноградная лоза — первым виноградом Шампани…
В этот момент тучи над нашими головами разорвал леденящий кровь крик. Мы подняли головы, но увидели только исчезающую тень, огромную и крылатую. Я не мог понять, почему этот крик так потряс меня, но знал, что никогда не забуду его. На Флери-Море лица не было. Нас обоих била дрожь. И тут мы снова услышали из тумана тот трубный клич, что недавно так встревожил нас. Он повторился несколько раз с разных сторон.
— Хоботное, не правда ли? — прошептал Флери-Мор.
— Несомненно.
— Черт! А затрагивает ли этот мираж и осязание?
Oн наклонился и сорвал несколько стебельков альфы.
— Гм! — проворчал он.
— Что такое?
— Смотрите сами.
В результате я счел необходимым зарядить ружье двумя пулевыми патронами. При виде этого Флери-Мор сказал:
— Это безумие! Или мы видим сон? То, что вы сейчас сделали, — нелепость! Все это нам снится — видения, вызванные туманом! Может быть, он ядовит, и мы бредим…
— Сновидений вдвоем не бывает, а такие люди, как мы с вами, ие могли бы галлюцинировать одинаково и в одно и то же время. Нет, нет, Флери, такого фокуса не мог бы проделать ни один фокусник, значит, это мираж нового типа — целостный мираж во времени. Мы видим, слышим, обоняем, осязаем и чувствуем на вкус картину прошлого, как иногда в пустыне видими только видим! — картину того, что находится за пределами видимости.
Теперь нас угнетала тепличная жара. От нашей промокшей одежды валил обильный пар. Я снял плащ.
И море — было. И небо — было. Блестящее море под темно-синим небом. В туманном ореоле поднималось большое розоватое солнце. Значит, было утро, и все же…
Я взглянул на свой компас-брелок.
— Посмотрите на солнце, Флери, как странно оно расположено…
Мой спутник не мог удержаться от улыбки.
— Вы забываете, — сказал он, — что с момента своего рождения Земля не переставала подниматься по эклиптике.
Он вынул часы и продолжил:
— Фактически сейчас четыре двадцать. Но судя по солнцу миража, сейчас около десяти утра. И еще — здесь сейчас весна.
Я признался, что такое множество аномалий лишило меня большей части моих способностей, и поздравил геолога с проявлением отваги. Он возразил, что чувствует только досаду, так как не захватил ни записпой книжки, ни карандаша, ни фотоаппарата.
Мы беседовали, но не отрывались от магического видения, воспроизводившего детство Земли. Свободная от туманов зона расширялась. Но перспектива все еще уходила в вибрирующий трепет, похожий на тот, что можно наблюдать при сильном зное. Это заставило нас подумать о живых существах. Мне хотелось, чтобы предметы вдали задвигались; я полагал, что в случае опасности мы сможем укрыться в утесах на берегу. Но тут я заметил в море усаженный зубцами спинной плавник; он вынырнул, потом погрузился снова.
Мы слушали море, не отрываясь. Его запах в сочетании со смолистым ароматом бодрил нашу кровь. И вскоре мы поняли, откуда исходит этот аромат. Пальмовая роща вперемежку с другими деревьями занимала низменность у красного пляжа; но дальше вглубь шел высокий откос, заросший сосняком. В просветах между пальмами виднелся его мергельно-глинистый срез, в котором темнело отверстие пещеры.
Понятно, что растения интересовали меня больше всего остального. Они были удивительных размеров. Одни украшали плотные, мускулистые венчики яркофиолетового цвета с золотистыми пестиками. Другие, неизвестные мне, из семейства магнолиевых, щеголяли в восхитительных двухцветных листьях, которые были прекраснее цветов. У подножия стволов царила свирепая, многоликая теснота фантастической теплицы, неразделимая путаница, где изгибались колючие щупальца алоэ, где вздутые ракетки кактусов потрясали пучхеами щетины или волосяными султанами, где смешные и страшные травы состояли словно из толстых, сросшихся концами гусениц. Это было летаргическое месиво искривленных лап, нагромождение гладких, голых или темных шерстистых торсов, над которыми сгибались огромные мохнатые посохи древовидных папоротников. Жизнь нападающая и жизнь защищающаяся демонстрировали свое изобилие стручков, сложвое переплетение побегов, рога и когти своих параличных чудовищ, колючих и зубчатых, словно юрские драконы, или выкидывающих колосья из карибскпх кинжалов. Все это шевелилось, не трогаясь с места. Неправдоподобный зимний сад, где эвкалипт, евфорбия, мирты и вымершие дриофиллы, долиостробы, кампистры, лепидодендроны перемежались с ольхой и осиной, с буками и каштанами! В полумраке подлеска маячили голубоватые пирамиды, полупапоротники-полулиственницы, не то травы, не то деревья.
По нашим лицам струился пот. Воздух оставался мутным; к темной синеве неба примешивался неуловимый черный оттенок; и я заметил, что, вероятно, атмосфера не очистится более и что именно такой она была в ту жаркую влажную эпоху. Луна, заканчивавшая свой срок, рисовалась в виде тонкого, прозрачного серпа. Несмотря на сияющий дневной час, в зените стаяла большая круглая звезда. Мы заметили ее оба сразу… Ах, нам не нужно было обмениваться впечатлениями! Невыразимая нежность переполнила наши сердца, мы готовы были разрыдаться, увидев эту звезду, этот второй, безвозвратно исчезнувший спутник нашей планеты — вторую, меньшую Луну нашей Земли!
Мы не могли оторвать глаз от зенита. Когда же мы отвели взгляд, чудо завершилось. Последний клочок тумана растаял вдали. Море, кудрявое от волн, простиралось далеко к востоку, и закругленный берег теперь вставал из него, как только что вставал из тумана. Это была бухта между двумя мысами; мы находились на одном из них, а другой виднелся впереди. Длинная красноватая коса поросла мастиковыми деревьями и секвойями; ближе к суше их становилось больше, так что задний план сливался в сплошную зеленую полосу, которая к концу нашего мыса снова редела. Посреди подковы выше леса выступал голый гребень обрыва, красневший на фоне лиловатой синевы.
Оттуда, тяжело ступая, один за другим двигались четыре слона, таких громадных, что, для того чтобы определить разделявшее нас расстояние — свыше восьмисот метров, — мне понадобилось представить реальные пропорции этой местности. Как бы то ни было, мы, не сговариваясь, очутились под прикрытием утесов и даже не успели понять, что делаем.
— Будем наблюдать, — сказал геолог.
— Будем наблюдать, — согласился я.
Титанические животные шли гуськом. Отчетливо были видны лишь их силуэты. Даже бивни трудно было рассмотреть; близорукий Флери-Мор насчитал их по четыре у каждого слона, мне казалось, что их по два и они изогнутые. Он считал, что животные мохнаты, я — что они голые. Словом, не в силах сделать выбор между слонами Меридноналис, Антиквус или Примигениус, мы не могли решить, в какой из периодов кайнозойской эры мы перенесены. Не эоцен; еще менее — плиоцен: об этом говорят море и растительность. Но олигоцен ли это или миоцен? Однако наш спор решил еще один эпизод.