— Нет, — повторил я, изумлённый и взволнованный, — южнее… Я думаю… Мне кажется… Это всё экваториальные растения… Но вот нопалы… баобаб… И всё-таки…
— Что такое?
— Боже мой! Флери, это… этот веер на пальме, словно павлиний хвост… вон там, просвечивает в тумане… Вы узнаёте его?
— О, это невозможно! Дихо… дихотом Капской области… или Мадагаскара…
— Да, Флабеллярия Ламанонис! Из Капской области, с Мадагаскара — или из третичного периода!
— Третичного? Что вы говорите?!
— Присмотритесь! Взгляните на эти древовидные папоротники рядом с нею!
— Это осмондии… Цейлонские осмондии…
— Нет-нет! Это вымерший вид!
— Вы уверены?.. Ах, ну конечно! Смотрите, смотрите, это пальма… зонтичная пальма!.. А что ещё? Олеандры… камфарные деревья… мирты… берёза!
— Виноградные лозы! Плющ! Орешник!
— Да, покрытосеменные.
Тут шум воды усилился до такой степени, что мы круто повернулись в его сторону. Там был туман, и красный песок спускался туда отлогим склоном. Шум зa завесой утих. Брызнула пенистая волна и грациозно рассыпалась шуршащим кружевом. За нею последовала другая, шумная, как водопад. Песок увлажнился, зашипела пена, полетели брызги…
— Море! — пробормотал я. — Море, которое было здесь миллионы лет назад!
У края прибоя чернели два утёса.
— Значит, это мираж не только в пространстве, — заявил в полном восторге Флери-Мор. — Это ещё мираж и во временп!
— Это мираж только во времени, — возразил я. — Место, где мы себя видим, — это и есть то, где мы находимся в действительности. Всё дело в том, что мы сдвинулись во времени, а не в пространстве. Смотрите сами!
Туман продолжал рассеиваться. Однако всё ещё нависал над нами, словно облачный потолок. Вокруг же пейзаж был виден совершенно ясно. Во всяком случае достаточно, чтобы узнать очертания Кормонвилльского холма, его выступов и долины, с излучиной которой совпадало это древнее взморье. Сомнении не было: анахронический каприз природы позволял нам увидеть Марну в её доисторические времена. Эти дубы и клёны быди первыми дубами и клёнами Европы; эта виноградная лоза — первым виноградом Шампани…
В этот момент тучи над нашими головами разорвал леденящий кровь крик. Мы подняли головы, но увидели только исчезающую тень, огромную и крылатую. Я не мог понять, почему этот крик так потряс меня, но знал, что никогда не забуду его. На Флери-Море лица не было. Нас обоих била дрожь. И тут мы снова услышали из тумана тот трубный клич, что недавно так встревожил нас. Он повторился несколько раз с разных сторон.
— Хоботное, не правда ли? — прошептал Флери-Мор.
— Несомненно.
— Чёрт! А затрагивает ли этот мираж и осязание?
Oн наклонился и сорвал несколько стебельков альфы.
— Гм! — проворчал он.
— Что такое?
— Смотрите сами.
В результате я счёл необходимым зарядить ружьё двумя пулевыми патронами. При виде этого Флери-Мор сказал:
— Это безумие! Или мы видим сон? То, что вы сейчас сделали, — нелепость! Всё это нам снится — видения, вызванные туманом! Может быть, он ядовит, и мы бредим…
— Сновидений вдвоём не бывает, а такие люди, как мы с вами, не могли бы галлюцинировать одинаково и в одно и то же время. Нет, нет, Флери, такого фокуса не мог бы проделать ни один фокусник, значит, это мираж нового типа — целостный мираж во времени. Мы видим, слышим, обоняем, осязаем и чувствуем на вкус картину прошлого, как иногда в пустыне видими только видим! — картину того, что находится за пределами видимости.
Теперь нас угнетала тепличная жара. От нашей промокшей одежды валил обильный пар. Я снял плащ.
И море — было. И небо — было. Блестящее море под тёмно-синим небом. В туманном ореоле поднималось большое розоватое солнце. Значит, было утро, и всё же…
Я взглянул на свой компас-брелок.
— Посмотрите на солнце, Флери, как странно оно расположено…
Мой спутник не мог удержаться от улыбки.
— Вы забываете, — сказал он, — что с момента своего рождения Земля не переставала подниматься по эклиптике.
Он вынул часы и продолжил:
— Фактически сейчас четыре двадцать. Но судя по солнцу миража, сейчас около десяти утра. И ещё — здесь сейчас весна.
Я признался, что такое множество аномалий лишило меня большей части моих способностей, и поздравил геолога с проявлением отваги. Он возразил, что чувствует только досаду, так как не захватил ни записпой книжки, ни карандаша, ни фотоаппарата.
Мы беседовали, но не отрывались от магического видения, воспроизводившего детство Земли. Свободная от туманов зона расширялась. Но перспектива всё ещё уходила в вибрирующий трепет, похожий на тот, что можно наблюдать при сильном зное. Это заставило нас подумать о живых существах. Мне хотелось, чтобы предметы вдали задвигались; я полагал, что в случае опасности мы сможем укрыться в утёсах на берегу. Но тут я заметил в море усаженный зубцами спинной плавник; он вынырнул, потом погрузился снова.