И, конечно, он бывал неправ, и получал суровые отповеди из заржавевших от долгого молчания уст: "Нет, вот здесь, молодой человек, вы ошибаетесь. Да кто сказал вам такую ересь? Мы всегда, всегда сражались под знаменами герцога Аргюсского, и даже когда он умер мы остались ему верны. Неужели вы думаете, что мы бы жили здесь сейчас в таком забвении, если бы переметнулись на сторону победителя, как это сделали все остальные?"
И часто Ким бывал прав, и в очередной раз выяснялось, что именно здесь, в этой богом забытой деревеньке, жил тот самый герой. Достойный песни.
Нас было пятеро ― Ким, я, гитарист Эрин, барабанщик Рой и его мать Селена Стелен. Они были разными на первый взгляд, как будто прибыли с разных континентов на музыкальный фестиваль и нечаянно остались вместе. Рой ― коренастый, угрюмый шатен с загорелой красноватой кожей постоянно упрекал окружающих в чем-то, впрочем, довольно добродушно. Эрин, привлекательный, общительный блондин с волосами до плеч и ростом до потолка неизменно привлекал к нашему костру разнообразных весело щебечущих девушек. И, наконец, Селена ― мудрая, нравоучительная, и при этом удивительно незаметная, ничуть не смущающая молодежную компанию. Незаменимая и стабильная, как дедушкин сундук, на котором сначала играют в карты, а потом играют дети. Я слегка завидовала ей. Это была та жизнь, та старость, которую я хотела бы себе. Все время в дороге, окруженная жизнью, приключениями, но спокойная и непоколебимая среди всего этого, каждый день обеспечивающая быт и уют в центре шторма ― разве это не та судьба, о которой мечтает каждый?
Что-то подсказывало, что мои шансы на такую старость оставляют желать лучшего. И при всех различиях музыканты невероятно походили друг на друга в чем-то более важном, что сложно заметить с первого взгляда. Но стоит провести в совместном пути пару недель, и станет ясно, что даже слова-паразиты у друзей одинаковые. Если один начинал фразу другой запросто мог её закончить, если один замолкал ― второй уже точно знал, почему. Они стали семьей, давно свыкшейся с привычками друг друга, крепкой и веселой.
Мы ехали в осень, и солнце становилось все дальше и холоднее, а местность ― все более неровной. Мир стал трехцветным, оранжевым, темно-зеленым и серым, как будто остальные цвета проиграли битву в борьбе с осенью. Дорога подчас проходила в низине, окруженная с двух сторон, как стенами, каменистой породой, едва прикрытой тонким слоем земли, который было хорошо видно на срезе. Деревья здесь были невысокие и кривые, толщиной с мою руку, и я с трудом узнавала в них все те же бесконечные сосны.
В те дни, когда наш маршрут не пересекал никакой населенный пункт, мы останавливались на поляне неподалеку от дороги и зажигали привычный костер. Я бегала и разминала уставшие от сидения ноги, Селена готовила ужин, а потом мы болтали обо всем и ни о чем. Разговоры в группе отличались от тех, к которым я привыкла в реабилитационном центре ― здесь не торговались, не менялись информацией ― музыканты получали достаточно ресурса в пути, каждая минута открывала новые горизонты, причем для всех одновременно. Иногда мы просто молчали, вслушивались в лесной ветер, роняющий шишки, смотрели, как он поднимает пыль на дороге, свободный от ограничивающих деревьев, стен, гор, той свободой, которую дарит только дорога.
В один из таких вечеров мы сидели на небольшой поляне в паре метров над дорогой. Под нашими ногами росла красная сочная брусника, я собирала ее и ела, остальные проявляли к ягоде возмутительное равнодушие. Рой отделывал проволокой очень достоверную модель небольшой рыбки ― очевидно, наживки. Сетчатая серебристая чешуя играла на солнце, глаза заманчиво сверкали. Я бы клюнула.
Эрин срезал сучья с какого-то дерева, Ким задумчиво перебирал струны гитары, тихо, деликатно подстраиваясь под шум ветра.
― Что это у тебя, Эрин? ― вдруг прервался Ким.
― Сердечная сосна, ― ответил тот.
― Кинь сюда на минутку, ― попросил Ким.
― Держи.
Кусок неприглядного узловатого дерева, как будто покрытого бородавками и перекрученного, оказался у Кима в руках. Он достал из сумки небольшой походный нож с зазубринами, в несколько уверенных движений отпилил от бруска овальный медальон в палец толщиной.
― Смотри, ― сказал он. ― Понимаешь, за что ее так назвали?
Я кивнула:
― Теперь понимаю. Красиво.
На срезе странного корявого дерева годичные кольца образовывали четкий и красивый узор ― сердце.
― Триста лет назад здесь, километрах в десяти на юг, ― Ким махнул рукой в направлении большого просвета между деревьями, где блестел какой-то водоем, ― состоялось одно из самых масштабных и кровопролитных сражений в нашей истории. В схватке погибло около девятисот тысяч человек, её прозвали лакерской мясорубкой. Ходят слухи, что так получилось из-за предательства одного из первых офицеров. Ведь изначально численное преимущество было у Лакерии. Но противник напал неожиданно и сзади, и это изменило исход боя. После сражения кто-то решил вместе с похоронками разослать семьям погибших по срезу такой сосны.
Ким остановился, повертел медальон в руках и передал срез мне:
― А сейчас такие медальоны очень ценятся за пределами Лакерии как подарки влюбленным и сувениры. Никто не знает историю.
― Я знаю, ― сказал Эрин. ― Но это недорого и романтично, ― гитарист аккуратно разделывал оставшийся брусок дерева на медальоны. ― Я всегда беру с собой не меньше дюжины на всякий случай. А то подарков не напасешься.
Я сидела молча какое-то время, перебирая обрывки своих воспоминаний. Ничего, совсем ничего, пусто. Какая-то неполноценность и неуверенность напрашивалась заполнить этот вакуум. К ботинку прилип темный осенний лист, я аккуратно взялась за черенок, очистила ботинок и вытерла пальцы об мох. Музыканты молчали, только треск костра разбавлял тишину.
― А я ведь совсем не знаю историю, ― призналась я наконец. ― Не помню, или никогда не знала. Расскажите хотя бы про Нелоудж.
― Нелоудж ― единственный город, у которого нет истории. Проклятый город, обреченный вновь и вновь повторять собственную судьбу, ― мрачно ответил Ким. ― Все рассказы расходятся, литературных источников нет, я не говорю об исторических книгах. Мифология и невнятный героический эпос не в счет. Нельзя найти ничего определенного за ближайшие пятьсот лет, есть лишь пара известных личностей.
― Как такое может быть? ― удивилась я.
Вместо Кима ответила Селена, грустно усмехнулась:
― Кори, ты правда не понимаешь? Как ты ― Ты, ― женщина акцентировала это слово, ― можешь задавать такие вопросы? Ты вершила историю, ты и твои друзья из реабилитационного центра. Твои подруги записывали ее. Но вы проиграли, вас стерли, и историю написали другие. Их тоже сотрут, не переживай, это самое неблагодарное дело ― писать и вершить историю. Хочешь помнить прошлое, хочешь передавать знание внукам ― пеки булочки с корицей. Говорят, их рецепт передается веками, из поколения в поколение.
Ветер замолк, пока она говорила, а затем продолжил свою вечную песню. Он был с ней согласен, возможно, но это не имело значения. Ничего не имело значения там, где есть дорога, где есть свобода.
Глава 19
Постепенно я нашла свое место в группе и стала помогать Киму с созданием спецэффектов на концертах. Управляла светом, создавала туман, теплый снег и ветер, усиливала голоса исполнителей или ведущий инструмент. Ким хотел, чтобы я защищала публику от ветра и от дождя, акцентировала звук барабанов и помогала с созданием движущихся картин на заднем плане. У Кима был миллион идей, и мы порой до рассвета обсуждали, продумывали детали и эффекты, а потом он рассказывал удивительные и странные истории, чтобы хватило ресурса все это реализовать. Мы обсуждали научные парадоксы и философские вопросы, и порой я даже забывала о своей беспрестанной гонке за силой и слушала просто так, задумываясь о вещах, которые раньше никогда меня не волновали. Это странно, как я могла собирать тысячи историй, лоскутное одеяло рассказов, внимательно изучать текстуру и цвет ткани каждой байки, упуская подчас самое главное. Порой, сидя за рулем, я вспоминала старые истории и изучала сюжеты под новым углом. Вот, например, рассказ странника о мудреце, получившем ресурс из огня. Ким сказал, что это может быть правдой. Встречались аналогичные слухи с участием восточных монахов. И правдой может быть исчезновение новоявленного бога. Есть ощущение, что Институт контролирует все королевство, избегая появления любой конкурирующей силы ― и доброй, и злой.