Помню жилища, не ограниченные стенами, но защищенные волной тепла от порывов ветра, и укрывающиеся, как за шторами, за густыми скоплениями тьмы по вечерам, когда люди хотели уединения.
И, конечно, помню детей. У детей всегда богатое воображение, они могут накормить дерево манной кашей, построить домик из стула и маминого фартука, летать на швабрах. Но только здесь фантазии детей не ограничивались рамками возможного. Мальчишки в самом деле строили замки из облаков, девочки догоняли радугу и играли в горку ― их радуга была теплой, как летний песок и прочной, как сталь. Малыши играли в салки, и юные пантеры могли бы позавидовать их грации и скорости. И они были образованы, эти дети, каждый ребенок знал об устройстве мира больше, чем обычный житель Нелоуджа, и они были охочи до знания. Обступали гостей живым, неугомонным роем, расспрашивая обо всем, иногда бесцеремонно залезая в мысли. Я едва успевала прикрывать интимные сцены, оставляя все остальное на растерзание любопытных ментальных щупалец. Ребятишки смотрели на нас с сочувствием, как мы оглядываем юродивых, оставляя медяки в треснутом блюдце. Пританцовывающая девочка со светлыми кудряшками, пушистым облаком обрамляющими лицо, спросила, искательно заглядывая в глаза: "Хочешь, я попробую посмотреть, кем ты была?". "Хочу, " ― ответила я. Девчушка вглядывалась так долго, что заплесневевшая надежда успела проснуться ― под сказочным небом правда могла быть окрашена только в розовый цвет. Но под конец пушистая девочка отвела взгляд и сказала: "Не могу. Мама права, надо еще учиться. Но ты не была счастлива, сейчас тебе лучше. Оставайся с нами?"
Девушки постарше играли в ароматические лабиринты ― ведущие строили невидимые заслоны из еле осязаемых запахов, остальные пытались отыскать верный путь по цветочным переплетениям ощущений.
Вечерами пили травяной настой. Как заядлые курильщики кальянов в Нелоудже пускали кольца из дыма, так затерянные собирали обжигающий напиток в неестественные капли, размером с кулак. Жидкость дрожала на ветру, но не проливалась, нарушая законы гравитации и смачивания. Для гостей извлекли старинный фарфоровый сервиз, в хрупкую чашку налили приторный травник со вкусом меда, напоминающий сбитень. Мне не хватило такта скрыть разочарование, не люблю сладкие напитки, но сидящий рядом мальчишка решил проблему, не задумываясь. Я с расширенными от изумления глазами наблюдала, как на погруженную в чашку ветку наматывается мёд, собираясь янтарными нитями, оставляя фосфоресцирующие следы. Жидкость горчила после процесса, оставляла привкус ромашки и шиповника без капли меда.
Я почти не помню остальных людей, лишь ощущение красоты и силы запечатлелось где-то позади рациональной памяти. Затерянные учили нас чему то: "Ваше воображение ограничено вашим жизненным опытом. Вы можете сделать то, что вы уже видели быстрее, сильнее, громче. Но часто вам нужно совсем не это. Это как запертый сундук. Вы будете вскрывать замок, возможно, будете ломать сам сундук. Но на самом деле достаточно протянуть руку из другого измерения и забрать все, что расположено внутри, не оставив ни царапины на замке. Вы можете оставаться на месте, а мир будет двигаться вокруг вас".
Я помню, как мы купались в горячем водопаде, пахнущем лавандой и насыщенном пузырьками воздуха, и пронзительно синее небо было так близко, что казалось, достаточно встать на цыпочки, чтобы дотянуться до облаков.
На берегу, в липкой красноватой глине, детским корявым почерком было выведено слово "счастье". Как лозунг, как обещание, как четырехлистный клевер на удачу. В Нелоудже дети часто писали слова на песке, на серых влажных стенах заброшенных строений и на бетонных заборах фабрик. Большинство торопливо выведенных слов я знала, но употребляла редко, и только в соответствующих ситуациях. Некоторые обогатили и мой словарный запас. Стагеры вырезали имена богов на коре раскидистых мескитовых деревьев, изредка встречающихся в долине, покрытой белым песком. Но нигде и никогда я не видела, чтобы дети на досуге писали слово "счастье".
И только при упоминании Института лучистые глаза темнели. "Никому не нужна утопия под боком. Контраст слишком яркий".
Я знаю, что у затерянных можно было остаться.
Мы задержались в утопической долине на долгие недели теплой спокойной радости. Каждый день музыканты рассказывали удивительные истории про бесконечную дорогу, но в ответ узнавали несравнимо больше. Но однажды мы все-таки уехали. Последние дни идеальная мелодия, звучащая у каждого в голове все больше напоминала стук колес, и ветер дул в лицо все настойчивей. Дорога звала нас, и она не хотела больше ждать.
Глава 26
Мы уходили по широкому тоннелю, некогда промытому рекой в песчаной горной породе. Единственная лазейка среди непреодолимых скал, защищающих уютный мир затерянных. Мы медленно пробирались между причудливыми колоннами массивных, мертвенно желтых сталагмитов. Под ногами была вода, чистая и холодная, в глубине настойчиво и монотонно стучали капли. Дважды тоннель переходил в широкие пещеры, на дне которых разливались мрачные мутные озера. Мы обходили их с краю, придерживаясь за пугающе нависшие клыки сталактитов. Эхо шагов многократно отражалось от стен, все остальные звуки съело прохладное величие пещеры.
И только когда мы добрались до фургонов, оставленных и замаскированных в лесу неподалеку, я наконец озвучила вопрос, который так мучил последние дни:
― Но почему эти люди прячутся? Да любой ребенок из затерянных может выполнить вещи, над которыми бы сломал голову рядовой сотрудник Института! Затерянные управляют силами, которые мы и представить не в состоянии! Лично я не поняла и половины того, что представлялось здесь рутиной. В чем дело?
― Ты задаешь смешные вопросы, ― ответила Селена, как обычно. Женщина выглядела помолодевшей и даже морщинки на шее стали менее заметными, ― Любой ребенок в Нелоудже знает ― чтобы сломать нужно куда меньше воображения, чем чтобы построить. Затерянные достаточно изнежены, вспомни. Для нас проигрыш, боль и даже смерть ― всего лишь один из вариантов, и мы всегда подсознательно к нему готовы, в той или иной степени. Для них же это та цена, которую они не в состоянии заплатить.
Прошло недели две, мы свернули на восток и каждое утро ехали навстречу солнцу и каждый вечер убегали от кровавого заката. Я периодически тренировалась в скрытии мыслей с Селеной. Это все еще не стало рутинным действием, хотя и не требовало столько времени и усилий, сколько в первый раз. Совершенства я так и не достигла, но периодически отлынивала от пронзительно изобличающих занятий.
Полученные от затерянных знания дали огромный и возобновляемый за счет элементарных выводов запас ресурса, который мы тратили, куражась, как дети ― гнали наши старенькие фургоны с несоразмерной скоростью, к которой кузова явно были не приспособлены, от чего все незакрепленные предметы слетались в одну кучу и что-то пугающе скрипело в подвеске. Каждый вечер Рой ругал нас и чинил фургоны ― "Конец рулю, задрыги очумелые", и каждое утро барабанщик первый орал: "Болото! Вы ленивые сухопутные черепахи! Да улитка ползет быстрее, чем вы тащитесь! Это! Покажите настоящую скорость, включите ветер!"
И мы включали, набиваясь в кабину всей толпой, подпрыгивая на нескончаемых кочках и с трудом амортизируя удары наспех созданным силовым полем. Орали дурными голосами пошлые и пафосные песни, убирали лобовое стекло и позволяли ветру раздувать волосы. Неистовая, безудержная скорость пьянила лучше крепленого вина и сводила с ума проще, чем вещества, которые добавляли в кальян в Нелоудже. От перегрузок у всех были красные глаза и абсолютно довольные лица, а ночную смену мы отдавали Селене, которая днем предпочитала отсыпаться в силовом коконе, не участвуя в стремительном безумии.