Листок оказался карандашным этюдом, хорошим, детальным. В центре были изображены люди, много, около двадцати человек, все разного возраста. Веселые. Они сидели в конференц-зале института, в разных позах, некоторые смотрели вперед, на художника, а некоторые разговаривали вполоборота.
― Вот она, ― профессор ткнул пальцем в красивую высокую блондинку. ― А вот я.
Блондинка сидела рядом с профессором в первом ряду и держала его за рукав. Она была чуть ли не на голову выше и намного красивее; на великолепном лице застыло неприятное брезгливое выражение. Она показалась мне смутно знакомой, но потом я увидела еще одно лицо и остолбенела.
Во втором ряду сидела Эмми, моя соседка из Каморок, пухлая, хорошо одетая и довольная. Хорошо ей было, и рада она была сидеть здесь, рядом с блондинкой и сумасшедшим профессором. Было у нее здесь место, и было у нее здесь прошлое.
― Кто это? ― прошептала я, указывая на Эмми.
― Элиза, ― ответил он. ― Помощница. Добрая девочка. Но она теперь тоже вампир, наверное.
Он был явно разочарован такой реакцией. Показалось, что профессор мешкал, потому что боялся и надеялся услышать: "Точно! Дени. Конечно, я ее знаю".
А я не сказала ничего подобного, и теперь в безумных глазах темнела обида ребенка, не получившего подарок на праздник конца зимы.
Мне стало жаль сломанную надежду, и я очень старалась вспомнить, но мысли были заняты Эмми-Элизой. Что произошло с подругой? Как она попала в реабилитационный центр? Есть ли какой-то смысл в словах помешанного?
― Почему Элиза вампир? ― спросила я. ― Она пьет кровь?
― Нет, ― раздраженно сказал он, ― не такой вампир. Ты не понимаешь.
― Не понимаю, ― согласилась я. ― А кто сделал ее вампиром?
― Дени, ― сумасшедший профессор покачал головой, ― она сказала мне "Ты ребенок", и я был ребенком. Я катал тележки, а она улыбалась насмешливо и говорила: "Хороший, хороший мальчик". А потом она сказала мне, что я взрослый, и дала мне шампанское. "Давай выпьем за твою победу", ― сказала она. И я выпил. И уснул. А пока я спал, она стала вампиром и убежала. И украла их всех, ― он показал на этюд, ― Я думаю, они теперь вампиры тоже, иначе зачем ей их красть?
― А вы? ― спросила я.
― А я искал её, ― ответил он. ― Я же любил её, а она обманула меня. Как обманула в свое время Грилена. А ведь он верил ей, сам отдал ключи от дома... Когда вернулся, дочь уже была мертва.
― Дени её убила, потому что вампир? ― ужаснулась я.
― Нет! ― раздраженно сказал сумасшедший. ― Ты не понимаешь. Это было раньше. Дочь Гернаса тяжело болела, просила о милости. Дени притворилась целительницей, и Гернас сам открыл ей дверь. Поверил. А я тоже ей верил. Знаешь, я искал ее глазами всех людей, но не нашел. Очень устал.
Я посмотрела в грустные безумные глаза и вспомнила, кого напомнила мне блондинка, профессорская Дени. Именно её я видела в воспоминаниях старика, рассказавшего историю про шакала.
Глава 59
Мне было больше не к кому пойти со своими страхами и подозрениями, и я пошла-таки к Илину, надеясь, что тот сегодня решил поработать допоздна, и, желательно, один.
И повезло, Илин был на месте, очень кстати, сидел и пил свой неизменный напиток ― горячий кофе с какао. Сосредоточенно так пил, как будто бы ставил какой-то невыносимо важный эксперимент, от которого зависит судьба мира, как минимум.
― Здравствуйте, ― сказала я.
― Здравствуйте, ― сказал он. ― Что вы тут делаете?
― Мне нужно с вами поговорить, ― сказала я.
Он вздохнул, отодвинул в сторону чашку, взял неизменную монетку и начал подкидывать с отточенной до автоматизма четкостью.
― Почему со мной? ― спросил он. ― Я поручил вас Керону.
― Больше не с кем, ― призналась я. ― Я как раз о Кероне хочу поговорить.
Илин кивнул, разрешая продолжать. Я, совершенно очевидно, мешала ему работать, он обдумывал что-то, и дождаться не мог, когда же я изложу свои незначительные проблемы и уберусь восвояси, оставив его в покое. Скептический настрой профессора мешал сосредоточиться, но я нуждалась в помощи, и позволила себе быть настолько же толстокожей и бесцеремонной, насколько был он сам. Я подвинула стул, села напротив, вытерла ладошки о колени.
― Сегодня, когда я была у Керона, лаборантка отдала черновики с начатыми работами по численному моделированию, ― начала я, медленно подбирая слова. ― На одном из листков были другие чернила, другой почерк. Я посмотрела на просвет...
― Детектив, ― прервал меня Илин. ― Я не играю в эти игры.
― Там оказалось схематическое изображение какого-то насекомого, по-моему, сверчка, ― я сократила историю. ― А потом я встретила местного сумасшедшего, который все ищет Дени, вы помните? Он живет в какой-то кладовке, и у него там...
Но рыжий профессор меня больше не слушал. Он сидел молча, подкидывая монетку, и выражение лица становилось мрачнее и мрачнее. Что-то ему очень сильно не нравилось то ли в моей речи, то ли в монетке, настолько не нравилось, что он готов был взорваться сию же минуту. Илин походил на грозовую тучу, и я невольно сжалась и замолчала, ожидая разряда. Он поднял на меня глаза ― большие, недоуменные, и я вдруг поняла ― что-то не сходится, не укладывается в стройную картину профессорского мира, и я почему-то несу за это ответственность.
― Кори, что происходит? ― спросил в лоб.
― Мне... ― я не находила слов, не знала, что от меня хотят услышать, и решилась сразу рассказать все подозрения, ― кажется, Керон проводит какой-то эксперимент, который уже проходил в Институте раньше, и из-за которого пострадала целая исследовательская группа. Человек двадцать, как минимум одна девушка из этой группы находится в реабилитационном центре со стертой памятью, но показалось, что я узнала еще некоторые лица, и один человек из этой группы сошел с ума.
Илин поднял брови, он явно ожидал услышать не это, и мои слова заинтересовали, отвлекли от искреннего возмущения, но лишь на миг. Затем профессор снова отвлекся от предъявленного Керону обвинения, потому что сейчас его волновало что-то другое, более важное на взгляд.
― Интересно, ― сказал он. ― Обсудим. Но я не об этом. Что вы делаете с вероятностью, и как вам удается перекрыть меня? Я даже не вижу, чтобы вы прилагали усилия. Я никогда не видел такого поля, это ненормально, неестественно.
Я посмотрела на Илина, пораженная:
― Я ничего не делаю с вероятностью. Абсолютно. А если бы и делала, вас мне не перекрыть, вы же знаете.
Он знал. Он играл со мной в покер, и обыгрывал, как простодушного ребенка. Я могла выиграть на наглом блефе, или когда мы с остальными лаборантами играли командой, но если мы оставались вдвоем, и Илин хотел себе выигрышную комбинацию ― он получал нужные карты, и точка, и я могла расходовать свой ресурс на изменение вероятностного поля до потери сознания в буквальном смысле слов.
― Сидите, ― сказал рыжеволосый профессор, ― и смотрите. Сейчас мы разберемся с этим, с вашего позволения, а потом вернемся к вашему, безусловно увлекательному, детективному расследованию.
Он достал свой неизменный факирский набор ― еще одну монету, карты, кости, и, не глядя на меня, начал все это перемешивать и выкидывать. Я не могла уловить закономерность, а нервное настроение Илина явно усиливалось. Наконец он отодвинул все раздраженным жестом и объявил:
― Не работает. Я не влияю на вероятность рядом с вами. Вы влияете, похоже, потому что распределение какое-то сбитое.
― Я ничего не делаю, ― подняла руки я, и вспомнила про подарок Элеоноры. Медленно и демонстративно положила на стол левую руку и приподняла вверх указательный палец с кольцом. Илин уставился на перстень невероятным взглядом, протянул руку и зачем-то потрогал теплый металл.