Снова тишина. Она длится несколько бесконечных секунд, потом домофон снова отрабатывает сброс. Вас не хотят впускать, извините. Что за чертовщина, подумал я. Наверное, из-за морозов чувствительная электроника забарахлила. Люба не слышит меня, а открывать наугад не хочет, не для того домофон ставил на подъезд. Ладно, это все не проблема, можно в конце концов попробовать еще раз. Мало ли вдруг получится.
Я снова нажал холодные от мороза металлические кнопки: один и восемь. Ну теперь-то точно должно получиться или придется кричать в окно. На это раз на той стороне трубку домофона сняли сразу, не дожидаясь многочисленных гудков-вызовов. Будем надеяться, что это хорошая примета.
– Люба, это я. Открывай, а то я уже замерз.
– Уходи и больше никогда не приходи, – ответила мне Люба.
– Чего вам, Алехин? – тихим голосом спросила она.
– Люба, что случилось?
– Да какая разница. Разве тебе это важно.
– Конечно, важно. Люба, что может быть для важнее твоего состояния.
– Ты не хочешь, чтобы я зашел? – я был удивлен.
– Это ни к чему.
– Но почему? Что поменялось за тот день, что мы не виделись?
– Как я понимаю, в твоей жизни кое-что поменялось.
– Люба, я тебя не понимаю. О чем ты говоришь?
– А разве ты меня раньше понимал?
Это походило на истерику. Бессмысленные вопросы по кругу. Много ненужных и некрасивых слов, которые вырываются сами и за которые потом стыдно. Хотя Люба и не повышала голоса, даже напротив, говорила тихо и как-то даже устало, я не люблю этого. Можно развернуться уйти, если одумается – позовет. Я так и поступил. Я уже в свое время наслушался риторических вопросов. Теперь лучше просто не ввязываться в это. Ей нужно остыть, какая бы не была причина истерики, разговаривать лучше об этом потом.
– Я приду через часик, – сказал я. – Тогда спокойно поговорим.
– Не надо, – также тихо ответила Люба. – Не приходи больше, я тебя прошу. Ступай к своей Наташе, хватит мне голову морочить.
– Какой Наташе? – не понял я.
– С которой ты к свадьбе готовишься.
– Какая свадьба? Люба, что ты выдумала.
– Ничего я не выдумала, я все вчера видела.
– Ты неправильно поняла, – попытался я рассмеяться.
– Я правильно все поняла, – произнесла она без злобы, устало и подавлено.
– Я тебе все объясню.
– Это ни к чему, – она закрыла дверь.
– Люба, открой, нам надо поговорить. Люба, выслушай меня.
– Не хочу тебя больше видеть.
Я услышал громкие всхлипы и удаляющиеся шаги. Она не хотела ничего слышать. Ей не нужны были объяснения, она все видела своими глазами. Это не досужие сплетни, не глупые домыслы, не беспочвенные подозрения – это факты упрямые и однозначные. Ничего с ними не поделаешь. Если бы я оказался на ее месте, то неизвестно, как бы себя повел, но уж точно не стал бы слушать никаких оправданий. Тяжело и больно осознавать, что тебя предали. Но я ее не предавал, я не мог поступить так с любимой девушкой. Я всегда знал, что предательство – самый страшный грех. Это хуже убийства, потому что наносишь удар человеку, который тебе доверяет.
Нет, я не хочу, чтобы так все заканчивалось. Я ни в чем не виноват, нам нужно поговорить. Прямо сейчас, немедленно. Мы должны объясниться, чтобы успеть провести вместе этот день и эту праздничную ночь. Я принялся кулаками громко тарабанить в дверь. На весь подъезд разносились эхом звуки ударов.
– Люба, открой, пожалуйста! Люба!
За дверью не было слышно ни звука, она даже не думала подходить к дверям. Что делать?
– Молодой человек, прекратите безобразничать! А то сейчас вызовем милицию, – из соседней двери вышла женщина в большом засаленном фартуке поверх халата. Из ее квартиры пахнуло тем самым шоколадным тортом.
– Вызывайте, – спокойно предложил я.
– Я не знаю, что там у вас стряслось с Любашей, это не мое дело. Но хочу вам сказать, что она прорыдала всю ночь. Мне было все прекрасно слышно через стенку.
– Вот черт, – вырвалось у меня.
– Ай-ай-ай, молодой человек. Нельзя доводить до такого состояния девушку, а потом приходить на следующий день, как ни в чем не бывало с батоном хлеба и думать, что бедняжка вас давно простила.
– Так я хочу поговорить с ней, объясниться.