А тут в Москве сидят тихо. Я сажусь, обращаюсь к соседу: «Вы русский?» Тот недоуменно глядит на меня; видит круглолицего плотного мужчину, далеко не молодого, отмечает мой красный нос, заграничную шляпу и думает, что я пьяный.
— Русский? Конечно, русский!.. И что? — отвечает он.
— Я тоже русский! Недавно из Парижа вернулся. Белоэмигрант… корниловец бывший, — говорю ему.
Мы внимательно слушаем Рощина, он продолжает:
— Пассажир ошарашен, глаза у него становятся круглыми, он поднимается и опасливо глядит по сторонам. А мне интересно: «Где-то тут должен быть дом Шаляпина? Я ведь с Федором Ивановичем знаком, сколько рецензий о нем в «Возрождении» написал. Не знаете?» — «Не знаю… Извините!» — бурчит «русский» и торопится к выходу. «Чего-то вдруг вроде испугался?» — недоумеваю я и оглядываюсь на пассажиров. Все молчат, как будто воды в рот набрали. Я подсаживаюсь к другому пассажиру: «Вы русский?» Но и тут беседы, не говоря о задушевной, не получилось. Стоило упомянуть Париж, белую эмиграцию, и «товарищ», как улитка, втянул голову в воротник, угрюмо отвернулся.
Глаза Рощина стали пустыми:
— Поначалу такое отношение меня удивляло и огорчало. «Неужели такая пропасть залегла между нами, эмигрантами, и советскими товарищами? У каждой травинки есть на земле свой источник. Все мы держимся корнями за ту почку, которой обязаны верой, убеждениями, способностями. «Писатель тешит себя мыслью, что кладет камень в воздвигаемый человечеством Храм Великого Духа!» — думал я прежде и вслед за Иваном Буниным твердил:
Не собьет с пути меня никто,
Некий Норд моей душою правит,
Он меня в скитаньях не оставит,
Он мне скажет, если что не то!
Вернувшийся в Москву мой добрый друг Александр Иванович Куприн не прожил на Родине и года, умер… Алексей Николаевич Толстой, этот талантливейший писатель и пройдоха, перешел на исторические темы, стараясь в лице Петра изобразить «отца… всех…».
Рощин, увидав поднятый к губам палец Игнатьева, проглотил какие-то слова, и добавил:
— Свою «Белую сирень» я переделывать не собираюсь, а написать новый роман и вывести в нем героя-коммуниста мне не под силу. Поэтому я решил заняться автобиографическими записками. Кто знает, может, наступит время, когда некто «пыль веков от хартий отряхнув, правдивое сказанье перепишет» о трагическом кусочке истории России и ее изгнанной интеллигенции…
2
Живой, энергичный, Николай Яковлевич жаждал деятельности. Не удовлетворяли и встречи с писателями: Телешовым, Нагибиным, Фадеевым, Симоновым и другими, неизменно сводившимися к теме: «Как возвратить Бунина на Родину?»
— Да зачем ему возвращаться?
— Хозяин хочет… «Вы же друзья! Все время переписываетесь. Иван Алексеевич, к вам прислушается…»
Вот оно что! «Хозяин хочет…»
Рощин познакомился с генерал-лейтенантом Алексеем Алексеевичем Игнатьевым, автором книги «Пятьдесят лет в строю», в Москве, а в Париже они не встречались— Рощин сотрудничал в монархической правой газете «Возрождение», Игнатьева же называли «красным графом» за то, что, будучи военным агентом России, передал золотое обеспечение экспедиционного корпуса Советскому правительству, а потом работал в Советском торгпредстве.
Сблизила их общая увлеченность бриджем. Они играли на квартире Игнатьева.
Граф часто твердил: «Если хотите обеспечить себе нескучную старость, учитесь, пока я жив. Бридж концентрирует внимание, тренирует память, учит схватывать вопрос по существу, является хорошей гимнастикой ума. Это игра королей, дипломатов и, конечно, разведчиков».
В Париже, играя со шведским королем, с Пуанкаре или Петеном, уже за второй партией Игнатьев выяснял интересующие его вопросы…
В Москве Игнатьевы на неделе раза два обычно приглашали на ужин, после чего садились за карточный столик. По субботам или воскресеньям постоянными партнерами бывал и я с женой Рябининой Александрой Петровной; и иногда бывали шеф «кремлевки» профессор Егоров, либо, знакомый еще по Парижу, писатель Лидин, либо чета Шервинских. А с 1948 года их все чаще заменял Николай Рощин.
Бридж, будучи игрой коммерческой, может быть и копеечной, но она обязательно должна быть связана с материальной заинтересованностью. Мы, например, проигрыш-выигрыш клали в «копилку» и, когда собиралось достаточное количество денег, заказывали в ресторане ужин.