— Изучали? — Рощин кивнул в сторону лежащей на столе «Правды». — Жалко небось? Вы ведь на Дальнем Востоке воевали. Не водичка из центрального отопления капает, а лилась русская кровушка. В одном Порт-Артуре двадцать шесть тысяч полегло, а сколько под Мукденом? Или царских солдат и офицеров не жалко? Так пусть посчитают тысячи и тысячи убитых советских воинов, которые раздавили в течение десяти дней лучшую Квантунскую армию японцев! Ведь это река крови! Ради чего? Чтобы сейчас все передать китайцам, ходям… Эх! — и уставился на Игнатьева.
Граф посерьезнел, взял было газету и тут же бросил обратно:
— Там, наверху, — он поднял к потолку палец, — хотят укрепить дружбу советского народа с китайским и его великим вождем Мао Цзэдуном…
— Отдали Квантунскую область, территорию, равную Германии, преподнесли на блюдечке КВЖД! А знаете, сколько она стоила? Триста семьдесят пять миллионов. Сто пятьдесят восемь тысяч за каждую версту, построено девять тоннелей, из коих «Большой Хинган» более трех километров.
— Но, Николай Яковлевич, ведь это не наша территория, потому мы и вернули ее Китаю, как братской социалистической стране. Мао Цзэдун «осуществляет соединение марксистско-ленинской теории с китайской антиимпериалистической революцией и является знаменосцем китайского и советского народов»…
Игнатьев поднялся, направился в кабинет и вскоре вынес два тома в суперобложке с посвящением автора и вложенным письмом со словами:
Вот письмо от Степанова Александра Николаевича, послушайте:
Многоуважаемый, Алексей Алексеевич!
Разрешите преподнести Вам вторую книгу «Порт-Артур» в знак моей глубочайшей признательности за Ваше исключительно теплое и дружеское отношение к моей персоне. Я никогда не забуду, что именно Выявились «крестным отцом» моей первой и, возможно, единственной книги. Ваша рецензия послужила мне путеводной звездой при работе над второй книгой. С присущим Вам тонким вкусом и тактом Вы указали мне на ряд погрешностей в моей работе. Вторая книга фактически не имела вовсе редактора — их было шесть — и последний ограничился простой подписью рукописи для печати. Заканчивалась она в прямом смысле под грохот зениток и пулеметов. В связи с возросшим интересом к истории старой русской гвардии, вероятно, Вас привлекут к написанию ее истории. Войну 1914—18 года я частично провел в рядах Гвардейской артиллерии, участвовал в боях под Ивангородом, Ломжей в Галиции, под Вильно, под Луцком, на Стоходе, под Бжезаными и на Збруче. У меня сохранились дневники того времени. Я думаю, что они представят некоторый интерес для истории. Был я рядовым строевиком, младшим офицером в батарее. Одно время состоял для связи при штабе стрелковой бригады, когда корпусом командовал Безобразов, а стрелками Дельсаль. Быть может, Вы мне укажете, к кому следует обратиться по этому вопросу. Сейчас я военный инженер и сотрудник фронтовой газеты Кавказского фронта и нечто вроде его историографа. Позвольте еще раз поблагодарить за Ваше неизменно доброжелательное отношение ко мне и пожелать Вам всего лучшего.
А. Степанов.
Краснодар, Орджоникидзе 65 кв. 1
Граф читал с увлечением, даже с гордостью. Он любил прежде, чем сесть за карточный стол, познакомить нас со своей обширной корреспонденцией. А писали ему многие, начиная с однополчан, возвратившихся солдат экспедиционного корпуса, и кончая «недобитыми интеллигентами». Писала Россия!
Чтение писем чередовалось рассказами о встречах с самыми разными людьми. Незнакомые лица с ним здоровались. О нем по Москве ходили анекдоты, говорили: по приезде в Москву он якобы зашел в «Метрополь», отворивший ему дверь старый швейцар, узнав графа, припал к «плечику» и запричитал: «Барин, дорогой, ваше сиятельство, здравствуйте! Наконец-то вижу настоящего человека!»
Посетив бывшее имение «Чертолино», он долго разговаривал с собравшимися поглядеть на своего бывшего барина стариками колхозниками. Один из них, когда граф садился в машину, отвел его в сторонку, с укором заметил: «И ты, Ляксей Ляксеич, значится, с ними?»
В семье Игнатьевых полюбили Рощина, и он, точно утопающий за соломинку, цеплялся за них. Рвались одна за другой связи с бывшими друзьями, а с новыми знакомыми, особенно писателями, не было точек соприкосновения: не находил контакта.
Вытащив из кармана золотой увесистый кубик — масонский знак — на цепочке, Рощин положил его однажды перед хозяином:
— Вот безделушка на память именитому графу от старого масона.
Алексей Алексеевич, поднявшись во весь саженный рост, взяв кубик, крепко пожал ему руку: