– Поговорим потом, надо немного вздремнуть. Завтра будет целый день впереди, его тут не знаешь, куда деть.
Он накрылся плащ-палаткой и тотчас уснул, а я еще долго ворочался на бревенчатом полу, прислушиваясь к пулеметным очередям. Огонь постепенно ослабел, и я, после обильных впечатлений за этот день, тоже ненадолго уснул. Я открыл глаза, когда уже совсем рассветало, и стал осторожно выползать из плаща, стараясь не потревожить своего товарища. Но он уже не спал.
– Не спеши, целый день впереди, насмотришься. Давай полежим немного, обождем, пока туман разойдется.
Вокруг стояла необыкновенная тишина, какая обычно бывает на болоте. С трудом верилось, что здесь ночью извергались потоки огня. Не переставая удивляться такому переходу, находясь еще под впечатлением прошедшей ночи, я, укладываясь на место, тихо обронил:
– И как вы тут при таком плотном огне, какой был ночью, живете?
– Нормально живем. Здесь только постреливает, в кошки-мышки играем, изредка гранатами бросаемся, зато нас не бомбят, не обстреливают артиллерия и минометы. Близко друг к другу стоим.
– И как долго можно здесь пробыть? – спросил я без обиняков, поскольку этот вопрос меня интересовал в первую очередь: в сложной и ответственной обстановке на фронте каждому хочется сделать как можно больше.
– Дня три проживешь. Это можно гарантировать.
– Почему только три?
– Считай сам, может, точнее получится. В роте всего двадцать пять человек. Ежедневные потери пять-шесть человек. Столько же получаем пополнения. Вот и вся здесь арифметика. Есть, конечно, и такие, которые по две недели уже тут. Твой предшественник десять дней здесь пробыл в этом блиндаже, но он никуда не выползал.
– А сколько времени ты сам здесь находишься?
– Почти два месяца.
– Почему же мне только три дня предрекаешь?
– Это особое дело, – усмехаясь, протянул он неопределенно, – потом расскажу. Здесь мои владения.
У входа показался солдат и легким движением втянулся по плечи в шалаш.
– Можно на минутку? – обратился он к командиру роты, мотнув головой на выход.
– Давай выкладывай, что там у тебя. Этот лейтенант – из шестого гвардейского, с нами будет.
– Под утро взяли рядом одного фрица, похоже, заблудился. Сами потолкуете или мне допросить?
– Валяй! Только подальше отведи его.
– Будет сделано.
– Постой! Тут лейтенант подарки привез из Москвы, он прямо из госпиталя к нам. Забери на своих и другим скажи, чтоб пришли.
Я раскрыл коробку «Казбека», солдат от удивления только присвистнул, взял пять-шесть папирос. Его тут же как ветром сдуло из шалаша. Через несколько минут у входа опять показалась его голова.
– Лейтенант, попросили передать, что долго жить будешь! – голова тут же исчезла.
– Это было высшее проявление благодарности в данных условиях.
– Шустрый солдат, – заметил я и поинтересовался: – Он хорошо знает немецкий язык? Может даже допрашивать?
– Может, – как-то загадочно усмехнулся командир роты. – Сейчас услышишь, как будут объясняться.
Вскоре позади нас на поляне в густом тумане раздался сдавленный вскрик, через некоторое время повторившийся и неожиданно оборвавшийся. Я высказал предположение, что там завязалась борьба, и надо идти на помощь нашему солдату.
– «Завязалась…» Лежи!
По тону, каким это было сказано, мне вдруг все стало ясно, и я тут же удивился своей наивности. В этом молочном безмолвии звуки раздавались особенно отчетливо.
– Ну что там происходит? – с досадой смотрел я на командира роты.
– Сколько раз говорил ему… – командир роты повернулся на другой бок.
Мы молча прислушивались к звукам. Ударил тяжелый миномет впереди нашего шалаша, и в направлении, откуда раздавались звуки, рвануло несколько мин. Все сразу затихло.
Здесь абстрактные призывы – раздавить фашистскую нечисть на нашей земле – переводились в область конкретных дел. Давили с силой всей военной машины, Давили гусеницами танков, давили и человеческими руками. Однако эта необходимость в боевой обстановке вызывала всегда у наших солдат проявление человеческих чувств. Они обнаруживались в разной форме. В ротах, которые ходили в штыковую атаку и занимали потом места в траншеях, десятки минут длилось оцепенение, пока люди не приходили в себя. В такие минуты слова никто не обронит. Поводы были разные, но картина всегда одна.
У меня, новичка в этой обстановке, где все считали, что находятся в непрерывном бою, эпизод с пленным вызвал определенную реакцию.
– И ты…