Командир роты не дал мне договорить.
– Здесь всякий народ, некоторые прямо из заключения попали сюда. Воюют хорошо. Каждый уже десять раз свои грехи искупил. Вот этот «переводчик» – надежный человек. Он пятерых стоит, а вот при виде фрица звереет. У него родителей и семью немцы расстреляли. Отчаянный народ есть среди таких. Однажды, когда особенно трудно было с продуктами, обчистили ночью немецкий блиндаж, пока другие подзаводились с фрицами. Вот такие дела. Ты только учти: в этом болоте мы все в одинаковом положении. О том, что узнал, и вида не показывай.
– А почему, все же, этого пленного в тыл не отправил? Может, он ценные сведения дал бы.
– Отправил, но не дошли, под минометный огонь противника попали, – с расстановкой, пристально глядя на меня, сказал командир роты.
– Ясно!
– На это армейская и дивизионная разведка есть, – начал пояснять он. – Надо и себе тоже что-то оставлять, чтобы знать, в какие места по ночам пулеметы перетаскивают. Без этого здесь и три дня не проживешь. Ночью, проводив комбата, обходил позицию. В одном месте их пулемета уже не оказалось, куда-то перетащили. Он у меня сейчас из головы не выходит.
Сегодня ночью надо искать.
В шалаш влез связист, и командир роты послал его узнать, не ранен ли наш солдат после минометного обстрела.
– А что узнавать? Он уже среди своих сидит, сам видел. Фриц доходягой оказался, обалдел от страха. Орал, будто его как селедку разделывали. Сам же и виноват, что вызвал огонь на себя.
Мы выползли из нашего укрытия, когда разошелся туман. Командир роты сразу встал на ноги и, разведя руки в стороны, начал потягиваться. Я лежа смотрел на него и волновался:
– Что ты делаешь? Очередь влепят!
– Вставай, не бойся, сейчас можно. Пойдем в сторонку разомнемся немного, постоим у деревца, потом посмотрим на твои цели.
Он повернулся и в полный рост двинулся в сторону от шалаша. Я пересилил себя, тоже поднялся и пошел за ним…
Молодая поросль на передовой, обдуваемая пулями, была лишена листьев и образовывала тончайшую сетку, сквозь которую трудно было что-либо разглядеть вдали.
– А где же немецкие блиндажи? – поинтересовался я.
– Посмотри в направлении, где виднеется перебитое, согнутое под острым углом деревце, правее него куча хвороста.
Я встал в створе двух жердочек, находившихся возле нас, и посмотрел в указанном направлении. Там на земле действительно что-то было навалено. Но этот шалаш противника не был огневой точкой, которые я должен был установить и нанести на схему. Шалаши служили местом для отдыха. Огневые же точки были замаскированы в каких-то других кучах веток, и таких куч было немало.
Ближние кучки командир роты уже обследовал и строго следил за теми, в которых были огневые точки. Дальние же предстояло еще обследовать, если это окажется возможным. При наступлении пехоты в мою задачу входило корректировать огонь артиллерии по тем огневым точкам, которые себя обнаружат. Я оглядывался по сторонам, стараясь на этом однообразном фоне редкой поросли, напоминавшей картину глубокой осени, зацепиться взглядом за какие-либо ориентиры, которые мне могли бы пригодиться при ведении артогня и движении в этой полосе.
– А вот тебе и фриц появился, – спокойно проговорил командир роты. В сторону от немецкого шалаша направился солдат в грязно-зеленой форме. Я тотчас же потащил из кобуры пистолет.
– Дай мне, я его сейчас прихлопну. Я хорошо стреляю.
Командир роты, улыбаясь, положил на мою руку свою ладонь.
– Не надо. У нас сейчас не стреляют в это время. Люди спят, только недавно улеглись. Стрелять можно только после двенадцати дня, когда проснутся.
Тогда – пожалуйста, если только они тебя вперед не прихлопнут.
Я делал для себя одно открытие за другим под руководством своего наставника и, пользуясь случаем, старался выяснить как можно больше.
– А они нас сейчас видят?
– Конечно, потому и встал, что нас увидел. Первыми подниматься боятся, мерзавцы. Не у себя дома.
– И могут дать очередь откуда-нибудь из пулемета?
– Могут, но у нас до двенадцати дня стрелять, повторяю, нельзя.
– А если выстрелит кто-нибудь?
– В морду от своих же и получит.
Обе стороны находились в длительной обороне, и здесь, как мне стало понятно, действовало негласное джентльменское соглашение, которое предписывалось неукоснительно соблюдать для выполнения естественных физиологических потребностей.
Для меня такие порядки были непривычны, и я продолжал уточнять.
– Значит, сейчас можно ходить в полный рост?
– Больше, чем требуется для разминки, нельзя. Нахальства ни мы, ни они не потерпят.
– А были случаи, когда в это же время кто-нибудь ходил и по нему стреляли?