Привезли нас к железнодорожному мосту, мою батарею и пулеметную роту Подоплелова сгрузили и приказали занимать позиции. Мост стратегически важный в направлении главного удара наших войск.
Речушка неширокая, метров двадцать пять, но глубокая. Развернулись на ее приподнятом левом берегу. Правый берег с небольшим перелеском притоплен. За перелеском на минном поле торчат сочные капустные кочаны. Инженерные работы закончили поздней ночью, и когда закатили пушки в орудийные дворики, все улеглись спать.
Капустное поле за речкой солдат раздражает, солдатская жратва надоела. Эх, капустки бы! Сергей Андреев достал лодку, прихватил с собой солдата и айда на другой берег. Идут, через проволочки-ловушки перешагивают. Вот уже поле рядом. И тут – вжах! Рвануло. Упали и ползут назад. Сергей весь в крови, ногу волочит, кровь по всему лицу, мочку уха оторвало, осколки в спине, в ноге и в заднице. Отвезли в санбат. Вынули хирурги немецкие жестянки из Сережки, подтолкнули его коленкой в зад, и нога его сама пошла.
Рано утром, с первыми лучами солнца, я направился на рекогносцировку местности. Надо своими глазами посмотреть окрестность огневых позиций. Тропка долго петляла вдоль речки, пока не вышла на проселочную дорогу, проходившую примерно в двух километрах от огневых позиций. Всю дорогу приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на растяжку противопехотной мины. Местность вокруг красивая, пересеченная полями и оврагами, лугами и перелесками. Я полной грудью вдыхал неповторимую свежесть летнего утра. Дорога нырнула в долгий овраг, а потом поползла к лесу. Кругом тишина, ни одной живой души. И вдруг на дороге появилась женщина, еще не старая, но уже и не молодая. Увидела меня. Остановилась, затем бросилась бегом ко мне навстречу.
– Сынок, дорогой, милый, освободитель наш! – причитала она по-матерински, обнимала и целовала меня. К груди прижимает, сама плачет, слезы по лицу текут, стала гладить мои плечи иссохшими жилистыми руками, слез не утирает, приговаривает: – Вот наконец-то пришли, свои пришли, родные освободители.
Я никак не ожидал такой встречи и растерялся, не знал, как вести себя и что говорить ей. Во время жарких сражений все жители скрывались в лесу, а теперь стали выходить к своим домам. Вот я и оказался первым командиром Красной Армии на ее пути.
Здесь проходили тяжелые танковые сражения. Танкисты и пехота ушли далеко вперед. Я замялся…
– Простите, пожалуйста, ваши освободители уже на танках ушли далеко вперед…
Но она меня не слушала, смотрела на меня и расставаться не торопилась.
– Вот какая форма нынче у наших. Погоны. Красиво!
Все лицо ее светится радостью.
Поселок у реки скрылся, спрятался в заросших садах. Сказочный город-мираж, чудом уцелевший от огня, молчал от горя и скуки. Пустой и одинокий, ни человека, ни курицы, ни паршивой собачонки.
Противоположный берег реки высокий, и за ним уходящее за горизонт, ровное как стол, поле. На поле застыли стальные громады, свыше сотни танков, а может быть, и больше. Все они, и наши и немецкие, перемешались нелепо. Стоят бездыханные великаны с оторванными стволами орудий, с пробоинами в толстой лобовой броне, другие стоят как телеги со сброшенными на землю башнями. Одному танку снаряд угодил в дульную часть ствола, выходное отверстие разворочено. У многих машин перебиты траки, и их гусеницы распластались по земле. Сгоревшие в жарком пламени, все в дырках, стоят лендлизовские «шерманы», их много, очень много, и у всех одна участь. Среди них кое-где покоятся тридцатьчетверки. По всему полю между ними, словно пауки-крестоносцы, заснули приземистые, с черными крестами на боках, немецкие танки. Их тоже много. Сражение было адское, броня шла на броню. У реки окопы в полный профиль, это немецкая линия обороны. Землянки оборудованы капитально, устраивались, видимо, на всю жизнь, все продумано до мелочей. Полочки, крючочки, занавески. Кругом разбросаны записные книжки, письма, сотни фотографий. С них улыбаются счастливые молодожены, женихи и невесты, любимые подруги, ухоженные, разодетые дети. Сейчас вся эта человеческая память мокнет под дождем. Их владельцы – женихи, отцы, братья – сброшены в глубокий ров-окоп, который они так старательно сами себе вырыли на Орловской земле.