— Это поправимо, — утешил ее Джордж. — Если бы ты знала, сколько раз я попадался под горячую руку твоей матери… И ничего, как видишь, все живы, здоровы и даже счастливы.
— Но вы-то женаты, — напомнила Эмми. — И оба взрослые.
— И что это меняет? — насмешливо поинтересовался отец. — Думаешь, взрослые женатые люди ведут себя умнее и правильнее, чем подростки? О-о, тут ты глубоко заблуждаешься. Иной раз подросток поступит умнее, чем какой-нибудь сорокалетний муж, умудренный, казалось бы, опытом. Все мы немного дети, просто у каждого из нас свои игрушки. Твоя мама играет в хорошую хозяйку, я — в перспективного научного работника, ты — во влюбленную девочку. Все мы играем в той или иной степени. Главное, не заиграться.
— А вот я, кажется, заигрался, — вздохнул Джордж, не глядя на дочь.
— Ты это о чем, па? — сочувственно покосилась на него Эмми. Да, папины игрушки, конечно, весьма сложны для восприятия, но стоит его выслушать, если он в кои-то веки захотел поговорить.
— Я о тебе, — поднял голову Джордж. — О твоей маме. Я совсем позабыл о вас со всеми этими проектами, перспективами, докладами. Знаешь, когда ты два дня назад уходила в школу, я, увидев тебя со спины, поймал себя на мысли, что почти не помню твоего лица. Представляешь, как тяжело отцу осознать такое?
— Да, плохо дело, — согласилась Эмми. — А мама? Как она относится к тому, что тебя почти не бывает с нами даже тогда, когда ты дома?
— Отвратительно. Я бы на ее месте давно уже развелся со мной и нашел себе кого-нибудь поинтереснее старого зануды Джорджа.
— Пап! — испуганно захлопала глазами Эмми. — Ты не старый и вовсе не зануда. А вы не собираетесь разводиться?
— Ну, если я завтра не помогу твоей матери с пирогом, такие шансы есть, — улыбнулся Джордж, и Эмми с облегчением поняла, что отец шутит. — Надеюсь, я стану лучше, и она меня не бросит. Прости, что уделял тебе так мало времени. Честное слово, Эмми, я постараюсь исправиться.
— Это будет здорово, па, — сквозь слезы пробормотала Эмми.
И только когда за отцом захлопнулся люк, до Эмми наконец дошло, что все это ей не приснилось и что отец единственный человек, который, заглянув на чердак, так и не спросил про лентяя Бобстера, до сих пор сопящего под хозяйкиной курткой.
Эмми взяла дневник и, пролистав уже прочитанные страницы, снова оказалась в странном и мрачном английском городке, где девушка, так похожая на нее, Эмми, разгадывала не столько ребусы Бервика, сколько саму себя.
7
Пожалуй, Рождество в Бервике самое впечатляющее Рождество за всю мою жизнь. Вряд ли я когда-нибудь смогу его забыть. А если мне повезет дожить до старости, я обязательно расскажу о нем своим внукам, которые конечно же мне не поверят.
Утром двадцать пятого декабря, несмотря на все события сочельника, я проснулась в приподнятом настроении и с мыслью о том, что это Рождество мне не придется провести в одиночестве.
Миссис Мобивиш, отмечавшая каждое Рождество у своей кузины, Элеонор Сэвидж, которая тоже живет в Бервик-виллидж, позвала с собой меня, Стива и (исключительно по моей просьбе) пригласила Стю.
К слову сказать, на Рождество у англичан не принято приглашать посторонних людей — за столом собираются исключительно родственники, — но для нас, приезжих американцев, сделали исключение: к Стиву в деревне относились как к своему, а от меня, журналистки, ждали, что я напишу о Рождестве в Бервике восторженную статью.
Под нарядной рождественской елкой, которая украшает гостиную миссис Мобивиш, я нашла подарок и для себя. Старушка подарила мне маленький серебряный крестик на цепочке и тут же посоветовала надеть его на шею. Я никогда не носила подобных вещей, но из уважения к старушке все-таки надела крестик.
Сама я подарила миссис Мобивиш красивую брошь, которую купила в одном из маленьких ювелирных магазинчиков Бервика. Стиву я решила подарить флакончик туалетной воды — этот элегантный мужчина любит ухаживать за собой куда больше, чем многие дамы, — а для Стю (над подарком для него мне пришлось больше всего поломать голову) я приготовила авторучку с секретом.
Верхнюю часть авторучки можно было открутить и обнаружить в ней ластик, который стирал все написанное этой авторучкой, причем делал это совершенно незаметно, не оставляя разводов и следов. Такой штуки я не видела нигде, и мне удалось найти ее только в сувенирном магазине Бервика, где кроме авторучки было много и других, не менее любопытных штуковин.
Пока я завтракала, миссис Мобивиш извлекла из холодильника какой-то удивительный пирог, завернутый в фольгу. Старушка объяснила мне, что это вовсе не пирог, а пудинг, плам-пудинг (то есть сливовый пудинг). Плам-пудинг готовится задолго до рождественского обеда и настаивается целый месяц. Честно говоря, я с сомнением отнеслась к такому «выдержанному» кулинарному изыску, но обещала миссис Мобивиш попробовать плам-пудинг, когда его подадут на рождественском обеде у Элеонор Сэвидж.
Мое праздничное настроение омрачало лишь то, что я не взяла с собой ни одной нарядной вещи, что, впрочем, неудивительно, если вспомнить, в каком состоянии я собиралась в дорогу Заботливая миссис Мобивиш, узнав о моем огорчении, немедленно выпотрошила передо мной содержимое всех своих сундуков с одеждой, оставшейся еще со времен ее молодости.
Поначалу я отнеслась к этой идее скептически — уж лучше прийти на праздник в своей обычной одежде, нежели стать посмешищем, нацепив на себя наряд из прошлого века (я прошу прощения у миссис Мобивиш), — но, когда увидела разложенные на диване великолепные наряды из парчи и бархата, тут же изменила свое мнение.
Два платья, на которые я обратила внимание в первую очередь, оказались мне, к моему глубокому сожалению, велики, зато третье подошло великолепно.
С замирающим сердцем я заглянула в зеркало и увидела перед собой портрет в старинной, выкрашенной под бронзу раме. На меня смотрела красивая молодая женщина с рассыпавшимися по плечам прямыми черными, как ночи в Бервике, волосами, румяным лицом, широкими изящно приподнятыми бровями, ярко-голубыми, как кусочек летнего неба, глазами и ослепительной улыбкой пухлых губ. Синее бархатное платье с прямоугольным вырезом, подол которого был расшит серебристыми веточками и цветами, подчеркивало красивую форму ее груди и стройность фигуры. Это великолепное платье нельзя было назвать старомодным: как настоящее искусство, оно не зависело от веяний моды и времени.
Миссис Мобивиш смотрела на меня, как зачарованная. Мне показалось, она погрузилась в воспоминания своей молодости.
— Господи Иисусе, неужели и я когда-то была молодой?! — воскликнула старушка, подтвердив мои догадки. — Это платье, деточка, я надела на первое свое замужнее Рождество. Мой покойный муж смотрел на меня таким взглядом, что мне казалось, он съест меня вместо рождественского пирога. Молодость, молодость… И куда же все это уходит?
Мне не хотелось расстраивать старушку, но я невольно напомнила ей о муже. Наверное, это очень больно, когда самый близкий, родной человек уходит из жизни. Думаю, это гораздо больнее, чем предательство. Предательство можно простить или отомстить, а смерть не приемлет ни прощения, ни осуждения, ни мести, ни слез. Она просто факт, как любит говорить Стю. И с этим фактом ничего не поделаешь.
Я подошла к миссис Мобивиш и обняла ее. Та, тронутая моим сочувствием, всплакнула, но очень скоро успокоилась, вытерла слезы и стала прежней бодрой, немного суетливой и вечно озабоченной домашними хлопотами миссис Мобивиш.
За нами прибыл Стив, которому предстояло отвезти нас к Элеонор Сэвидж, а потом заехать на раскопки за Стю Паркером. Услышав за окном шум подъезжающей машины, я поспешила открыть дверь, и тут мой взгляд упал на крыльцо. На нем лежали красивая ярко-розовая роза и рождественская открытка — из тех, что принято посылать в этот праздник родственникам и друзьям.