Ljubimyj, ljublju tebja. Spokojnoj nochi.
Эта эсэмэска была последней на долгое время. Потом они с Людвигом сидели в ресторане, она слушала его, изображая интерес, они поднялись в гостиничный номер, и Людвиг мягко, но настойчиво попросил ее смыть косметику и накраситься иначе. Она повиновалась с неохотой – напудрилась так, что лицо стало белым, алые губы нарисовала бантиком. Накладные ресницы он одобрил, а брови пришлось рисовать заново. Когда она вышла из ванной, Дедушка сидел на кровати – его сухое загорелое лицо в сумраке номера было серьезно, глаза будто утопали в черных провалах, морщины обозначились резко, будто высеченные. Впервые Ева немного оробела, подумав, что Людвиг этот не так уж безобиден. В это время, думала она, пока он берет ее за плечо, разворачивает, примеривается с наручниками – на мобильный будут приходить все новые эсэмэски Рафала. Так происходило всегда, когда она не отвечала, – он начинал спрашивать, ругаться, умолять. Слава богу, он быстро успокаивался – когда она все-таки отвечала. После всего, в душном номере мюнхенского «Хайятта», душном еще и от присутствия чужого человека, ворочающегося на кровати, Ева вспоминала вчерашний сон, хотела увидеть что-нибудь такое же, но снились какие-то лестницы, переходы, а один раз приснилась темная комната с черными, будто бархатными стенами. На стене висело зеркало, она смотрелась в него, и в руке была то ли расческа, то ли старый бритвенный нож, и она боялась пошевелиться, потому что знала, что за спиной вот-вот появится страшный человек с узкими глазами, одетый во все черное, – она знала это наверняка, хотя человек не появлялся. Иногда она просыпалась, ходила в туалет, проверяла телефон – эсэмэсок не было.
Та эсэмэска с пожеланием спокойной ночи была последней. Сообщение без ответа, будто протягиваешь руку и вместо другой, родной руки, хватаешь пустоту и темноту.
Dobroe utro, ljubimyj.
Ответа не было. Они с Людвигом завтракали, он рассказывал что-то о Швейцарии, а потом предложил, поскольку есть время, посетить замок Людвига Баварского, Линденхоф.
Подвешенный к потолку телевизор показывал головной офис немецких железных дорог, рельсы, нескончаемые толпы людей на перронах, и человек в плохом костюме и в очках, волнуясь, говорил о том, что руководство железных дорог не пойдет на повышение зарплат.
– Так что, посетим замок?
Ева согласилась машинально, кивком головы, хотя любила замки, а про этот – слышала. Последний король, сумасшедший гомосексуалист, в опасное время смены веков ничего не желавший знать о политике, занимавшийся чистым эстетством, – он строил замки. Строил, пока хватало денег у вконец разоренного королевства, и Линденхоф стал его лебединой песней.
Ева слушала все эти рассказы Людвига, которые пробивались в ее сознание, как сквозь вату. Эсэмэс не было.
Rafal, ty zdes?
Разговор с Дедушкой зашел о ее родственниках. Она рассказывала, что почти не поддерживает контактов ни с одним, а про друзей – просто что они есть. Ева замечала, что Дедушка интересовался ее жизнью, слушал внимательно, но старался явно этого интереса не показывать. Смутно припомнилось его лицо вчера, в вечернем свете – но сегодня он был добродушен, шутил, не наседал с расcпросами. Заказал такси, и они поехали к замку.
Огромный парк с тщательно спланированными подъемами и спусками, аллеями и прирученными кусочками леса был кулисой для замка Людвига Баварского – а сам замок создавал ощущение сцены в зрительном зале. Небольшой, он постепенно открывался, выходил из-за зеленых стен и с каждой новой точки смотрелся иначе – но все время удерживал внимание, не давал отвести глаз. Королевский тезка, Людвиг Вебер, неторопливо шел, опираясь на палку, Ева то и дело открывала сумку, проверяла там телефон – и поднимала глаза к замку, странному каменному магниту в этой зеленой стране. Внутри было мало места, роскошная лепнина, слишком много версальского барокко для миниатюрной постройки, рассчитанной на одного человека.