Вот как Жюль Верн представляет нам своего любимого персонажа:
«Это был высокий, сухощавый человек лет сорока. Он походил на длинный гвоздь с широкой шляпкой. Голова у него была круглая, крепкая, лоб высокий, нос длинный, рот большой и выдающийся вперед подбородок. Глаза скрывались за огромными круглыми очками и имели какое-то неопределенное выражение, присущее обычно никталопам. Лицо у него было умное и веселое. В нем не было отталкивающего выражения, присущего чопорным людям, которые из принципа никогда не смеются, скрывая свое ничтожество под личиной серьезности. Отнюдь нет. Непринужденность, милая бесцеремонность незнакомца — все говорило о том, что он склонен видеть в людях и вещах лишь хорошее. Хоть он еще не вымолвил ни слова, но видно было, что он говорун и очень рассеянный человек, вроде тех людей, которые смотрят и не замечают, слушают и не слышат. На нем была дорожная фуражка, бархатные коричневые панталоны, той же материи куртка с бесчисленными карманами, которые были туго набиты всевозможными записными книжками, блокнотами, бумажниками, одним словом, множеством ненужных обременительных предметов; обут он был в грубые желтые ботинки и кожаные гетры. Через плечо у него болталась на ремне подзорная труба».
Описание очень подробное. Ни одного другого героя романа Жюль Верн не описывает столь же тщательно. Мы никогда не узнаем, какой формы подбородок у Роберта Гранта, или ботинки какого цвета носил майор Мак-Наббс, или что лежало в карманах лорда Гленарвана. Становится ясно, что Паганель, появившийся на сцене поздно, лишь в шестой главе, тем не менее станет центральным персонажем.
Илл.5. Так представлял облик Паганеля первый иллюстратор романа Эдуард Риу
В последовавшем разговоре Гленарван и его соратники узнали имя негаданного гостя и с удивлением выяснили, что он географ, секретарь Парижского географического общества. Причем уверен географ и секретарь, что плывет сейчас в Индию на борту парохода «Шотландия».
Вскоре всё окончательно прояснилось. Ученый стал жертвой своей рассеянности. Перепутал суда, стоявшие в порту по соседству, сел не на то. И, будучи смертельно уставшим, проспал тридцать шесть часов подряд. И вот он перед вами, просьба любить и жаловать.
Эта история шита белыми нитками и концы в ней не сходятся с концами.
Надо полагать, Паганель не пришел с вокзала пешком, сгибаясь под тяжестью кофров и баулов. Кто-то доставил его в порт и к причалу, помог загрузить на борт багаж. Эти люди тоже поголовно страдали рассеянностью, осложненной сильной близорукостью, — заразились от Паганеля? Они тоже перепутали яхту скромных размеров с громадным пассажирским пароходом? Тоже не смогли прочитать название «Дункан» на борту судна, на ограждении сходней, на спасательных кругах? Извините, но рассеянность не грипп, воздушно-капельным путем не передается. Близорукость тоже.
На все приведенные выше вопросы Паганель нам ответа не дает, изящно огибает в своем рассказе сомнительные моменты.
Хорошо. Допустим маловероятное: извозчику было глубоко плевать, к какому судну доставить пассажира, лишь бы заплатил, сколько положено. А портовые грузчики напились и решили сыграть с Паганелем пьяную шутку: вот смеху-то будет, когда этот лох обнаружит, что плывет не туда!
Но куда смотрели вахтенные «Дункана»? Они тоже решили пошутить, разыграть лорда Гленарвана?
На этот вопрос Жюль Верн отвечает, но как-то совсем не убедительно.
Оказывается, вахтенных в тот вечер на яхте не было. Там вообще никого не было, ни единого человека. Все до одного — и пассажиры, и экипаж — принимали участие в длительной церковной службе.
«До отплытия яхты население Глазго было свидетелем трогательного зрелища. В восемь часов вечера лорд Гленарван и его гости, вся команда от кочегара до капитана включительно, все, кто принимал участие в предстоящей экспедиции, отбыли с яхты и направились в Сен-Мунго, старинный собор в Глазго, который столь живописно рисует Вальтер Скотт. Собор этот, уцелевший среди опустошений, произведенных еще со времен Реформации, принял под свои величественные своды пассажиров и моряков "Дункана". Среди обширного нефа, усеянного, словно кладбище, надгробными плитами, высокопочтенный Мортон призвал благословение божье на путешественников, молясь о даровании им благополучного плавания. И вот в древней церкви зазвучал голос Мэри Грант. Девушка пела и в молитве возносила благодарность и хвалу своим благодетелям и богу.