Что бы ни случалось, жизнь человечества, в сущности, так расходится с существованием нелюдей, что вещи, вызывающие в обществе бурю эмоций, волнуют паранормов не более чем людей — щенячья склока под брюхом матери за лучший сосок.
Но сейчас Илья волновался, не показывая виду. Именно сейчас, когда все вокруг казалось чудным и светлым. Лето вступало в свои права, сухой асфальт возле дома его родителей солнце окрасило теплым охристым оттенком. Зеленые деревья шелестели вдоль улиц и под ними стайками неслись дети в разноцветных курточках, радуясь вожделенному освобождению от школы. Ночью, чувствовал Илья, будет первая в этом году гроза, воздух покалывал электричеством. Вспомнился синий шарик на балконе теперь уже его собственного дома. Он вышел из подъезда и сел в белый «Эльдорадо» с золотыми кольцами на хромированном радиаторе. В черном смокинге, с черной бабочкой на горле, с длинными, ухоженными волосами и бородой (он так и не стал стричься), Илья выглядел как эксцентричный миллионер (на самом деле его состояние исчислялось уже парой миллиардов), прожигающий жизнь в праздности (а вот это не соответствовало истине). Друг детства, Андрей сидел рядом, одетый с не меньшей претензией, изо всех сил исполняя непривычную роль шафера.
— Последнее благословение получено, сами они приедут попозже. Андрюша, только честно, у меня очень глупый вид? Не то чтобы меня это так смущало, правда.
— Не сказал бы, что глупый. Очень солидно смотришься, только раздвинь брови, ты ж не на поминках. Во-от так!
— Это я волнуюсь. Ну, в церковь Иоанна Предтечи!
Снежно-белый «Кадиллак» с низким воем вывернул на главную магистраль.
К розово-кремовому собору они подъехали первыми. Над православными крестами и позолотой куполов уходило в глубину голубое небо, гладя в него, можно было ощутить головокружение, и собор начинал, покачиваясь, плыть куда-то как странный и нарядный корабль. Шафер, волнуясь, побежал в храм проводить последние приготовления. Илья развалился на мягком стеганом сиденье и щурился, глядя, как солнечный зайчик пробирается по бежевому кожаному потолку лимузина. Он не смог бы сказать, о чем думает, и способен ли сейчас думать вообще о чем-то.
Откидное сиденье напротив скрипнуло, и там появился тот, кого он уже не чаял увидеть. Перед ним сидел Отшельник, собственной персоной. В стальном кольчужном доспехе, высоких мягких сапогах с отворотами, из песочной замши, с черными ножнами на поясе, откуда выглядывала крестообразная рукоять вполне боевого прямого меча. Голова осталась непокрытой, и черные кудри вились по плечам, а голубые глаза смотрели так же, чуть насмешливо и ласково, как смотрят на великовозрастное, но наивное дитя.
— Отшельник, с Локи все в порядке. Вернулся грязный, отощавший, но живой и здоровый, когда я поселился у тебя. Вика будет заботиться о нем, так что жизнь твоего кота ожидает райская.
— Вот за эту новость спасибо! Я же чувствовал, — у него-то все будет в ажуре.
— Как это ты чувствовал? Оттуда, где мы были?
— Как и ты. Да нет, для этого не нужны сверхспособности, Илюша. Просто надо любить того, о ком думаешь. Ну что же, поздравляю. Скажу тебе без предисловий, это был наилучший выбор. Только без вопросов, где я был и что делал! — он поднял мускулистую кисть в замшевой перчатке. — Я ненадолго: принес подарок. На нем мой герб, — у нас там без герба нельзя, что делать. Не скучай.
И он подал жениху серебряный перстень с печаткой. На сапфировом щите сложной геральдической формы извивался белый резной грифон, чуть выступая над поверхностью камня. Потом учитель стиснул ладонью плечо ученика и исчез. Остались резкие запахи выделанной кожи и чего-то, похожего на конский пот. Илья отчего-то улыбнулся сожалеюще и надел кольцо на средний палец, рядом с которым скоро появится еще одно. У друга все хорошо — и это главное. Теперь улыбка Ильи стала мечтательной.
Он признавался себе позднее, что плохо помнит перипетии этого дня. Только алмазом врезался в сознание момент, когда в огромном полутемном храме они с Викторией обменялись кольцами у мерцающего золотом иконостаса. Запах особого, иерусалимского ладана и стройная гармония пения хора.
Солнце клонило в сон. Над городом на полнеба растеклись багряно-желтые, с фиолетовыми и зелеными оттенками краски того художника, что снова и снова миллионы лет рисует закат, и шедевры которого так мало ценим мы все, люди или нелюди. Где-то в африканской пустыне завыл, заплакал бродяга-шакал, хранитель горизонта.
Эпилог
ДОРОГИ ЛЮДЕЙ И НЕЛЮДЕЙ