Он не удивился, когда ноги сами вынесли его за пределы поляны, на которой расположилась на ночлег стая. Под ноги попалась тропа, которая вывела его к реке. В стае знали, что они идут вдоль берега, но вряд ли кто подозревал, что он настолько близок. Ночь была тиха и празднична. Ни единый лист не колыхался на ветках, мирно подмигивали звезды с неба, как глаза девушек, а поперек русла лежала серебристая лунная дорожка. Она манила к себе, звала ступить на блестящую дробящуюся полосу света…
Бегом вернувшись в стан, Тополь среди ночи поднял всех и повел к реке. Точно в том месте, где была дорожка, обнаружился брод, по которому легко прошли кони и люди. На переправу ушел остаток ночи, так что рассвет застал стаю сушащейся на чужом берегу.
Берег был действительно чужим, в чем все смогли убедиться очень скоро. Тополь не сомневался, что ночью стая прошла через открытые для нее богами Врата, и не удивился, когда, наткнувшись на местных жителей, узнал от них, что выбрались они в устье реки Невы, за три версты от того места, где она впадает в Варяжское море.
Здесь много лет назад выходцы из приладожских земель, словене, основали поселение, где жили бок о бок с местными племенами — корелой, весью и чудинами, изредка забредавшими в эти края. Мимо безымянного поселка летом сновали туда-сюда торговые и боевые лодьи — то купцы из разных стран плыли в Ладогу на торг, то ладожане рисковали сами отправляться в Бирку и Аркону, то наведывались далеко не с мирными целями викинги.
И так уж получилось, что эти последние явились очень скоро.
Оказавшись неожиданно вне Мира богов, Тополь еще не решил, что ему делать, — идти в Гардарику отчаянно не хотелось, а до берегов Лабы, где когда-то он повстречал Ворона, дороги были далеки и небезопасны. Однажды днем явились незваные гости. Увидев с берега подходящие драккар и две шнеки, Тополь почувствовал, как бешено забилось сердце, а где-то в животе родился давно забытый страх.
Пришельцы были вовсе не свеями, урманами и даже не ютами — на берег торопливо сходили славяне-бодричи, в предводителе которых он неожиданно узнал Рюрика Сокола, своего давнего врага-знакомца.
Бодричи уходили из Нового Города, откуда их выгнали восставшие горожане во главе с новым новогородским князем Вадимом Храбрым. Уходили озлобленные, пылающие местью. Поселок словен в невском устье казался незащищенным и открытым грабежу, но едва Рюрик и его дружина бросились вперед, навстречу им из леса ринулись лесовики.
Оголодавшая, уставшая, живущая который год с оглядкой стая так огрызнулась на незваных гостей, что Рюрик, хоть и было под его началом чуть не вдвое больше людей, отступил перед нежданными защитниками словен-поселенцев. Бодричи ушли, а к стану лесовиков на другой день явились старейшины поселка и попросили-разрешили пришельцам срубить рядом с ними град. И даже сами, не давая вожаку раскрыть рта, назвали дань, которую поселок обязался платить за оборону от викингов.
Тополю ничего не оставалось, как согласиться. Он был почему-то уверен, что Рюрик еще вернется.
И оказался прав. Горячий нравом сын князя Годослава действительно появился в этих местах не для того, чтобы остаток дней своих вспоминать о новой родине, которую он имел, да потерял. Не ведая за собой вины, он ушел в Поморье за родичами отца, убежденный, что они пойдут за ним, да не одни, а с родами и дружинами. И три года спустя уже не три — более трех десятков драккаров и шнек вошло в Неву.
Но теперь на ее высоком берегу уже стояла новенькая деревянная крепость, к которой понемногу перетеснялись избушки поселян. Ничего не стоило отомстить за давнее поражение, но Рюрик спешился и ограничился коротким наскоком — показал, кто здесь теперь хозяин, и отстал. А может, был твердо уверен, что маленькой крепостце нечего тягаться с его воинством и опасности она представлять не будет.
С тех пор оставленная в покое стая так и жила на одном месте. С помощью и советом местных поселян срубили дома, отрыли, по обычаю лесовиков, землянки и зажили спокойно. Молодые холостые парни из окрестных поселков скоро проведали про городец-заставу и немало удивили Ворона, явившись чуть ли не в первую зиму проситься в дружину. Вслед за ними потянулись и семейные — люди старались селиться ближе к крепости-защитнице. Изредка добегали даже ладожане и новогородцы, не примирившиеся с властью бодрича Рюрика. От них, пусть и с запозданием, узнавали новости — о сражении Рюрика с Вадимом в Новогороде и страшной прилюдной казни князя, о появлении у Рюрика наперстника и советника из западных булгар, некоего Вокила-Вольги, который все ладил оженить Рюрика на своей сестре Ефанде и наконец добился своего, о рождении у нового новогородского князя сына, прозванного на варяжский манер Ингварем. Наведывались и сами бодричи — но не с войной, а за данью и выражением послушания. Тополь принял гостей с честью, но платить дань отказался, не побоявшись ни растущей силы бодричей, ни прямых угроз. В конце концов стаю оставили в покое — в устье Невы то и дело наведывались по старой памяти викинги, и Рюрику было выгодно иметь против них заслон. Но заплатить за покой вожаку все же пришлось — не то заложником, не то по доброй воле, желая поглядеть своими глазами на Гардарику, с бодричами ушел отрок Ворон. Миновало уже три года, как он пропал, и с тех пор не было от него никаких вестей.