…Осень в тот раз наступала медленно, неохотно, с дождями и промозглой сырой погодой. На репищах в грязи и лужах спешили убрать репу и ту огородную овощ, которую еще не сгубили дожди. Если не шел проливной дождь, с неба непременно сеяла мелкая морось. Редко когда ветер раздвигал облака, показывая людям небо, чтоб не вовсе от него отвыкали. Потом разрывы смыкались снова, и опять бесконечно лилась вода. Она до срока смыла с расцветившихся было под старость года деревьев яркие краски, и березы на всхолмии над берегом Невы стояли голые, понурые, словно выставленные на позор захваченные викингами молоденькие пленницы, и так же опускали нагие плечи и вздрагивали от порывов ветра, как от ударов плети. И капли влаги стекали по их телам, как горькие слезы.
Осенью все притихло, пережидая мокрую погоду. Ждали снегов и морозов, как благословения богов, но по всем приметам зима ожидалась такая же неприютная и оттепельная.
Со дня исчезновения вожака Волчонок присмирел. Первые дня три-четыре он молчал, уходил от бесед и полюбил стоять на стене, глядя вдаль. Воинские забавы, которым предавались лесовики, чтобы не ржавели мечи и не иссякали в бездействии силы, его более не прельщали, и он обходил их стороной. Потом и вовсе увял и день ото дня становился все тише и смирнее, словно зарядившие как раз в те дни дожди по капле выдавливали из него само желание жить.
Медведь, с которым и правда за место вожака никто не решился спорить, первым заметил, что с парнем творится неладное. Он попробовал переговорить с Недоноском, но тот лишь отмалчивался и глядел мимо лесовика больными глазами старой собаки, и Медведь отстал.
Завершался месяц листопад. Деревья роняли последние листья, и мир выцвел, побурел и затих. Перестали идти даже дожди — все ждало первого снега.
Волчонок в эти дни слонялся по крепости, как тень, и его тревога не осталась незамеченной стаей. Как-то сразу всплыло все — таинственное ночное исчезновение вожака, его долгое отсутствие, все вскользь оброненные слова и мельком отмеченные знамения. По всему выходило одно: Тополь или бросил свою стаю, уйдя за неведомым, или с ним стряслась беда. Ползший за спинами шепоток язвил Недоноска не хуже прямой хулы или насмешек. Но если прежде он мог бы ринуться на обидчиков с кулаками, то теперь только сжимался в комок, лелея свою боль, как калека изувеченную руку.
Его сперва жалели, а потом перестали — лесовики не любили долгой скорби, привыкнув терять близких. Поэтому вся стая удивилась, когда однажды, собравшись на вечерю и вступив в гридницу, все увидели, что против места вожака стоит и ждёт их Волчонок.
Со дня исчезновения Тополя стае не приходилось часто ходить в походы, кроме как раз или два сплавал на «Туре» Медведь с дружиной, а потому Тополь еще оставался вожаком. Случись поход — и его место в гриднице за общим столом было бы занято тем же Медведем, который пока сидел на своем. Но сегодня более месяца пустовавшее место оказалось занято.
Расправив плечи, Волчонок стоял у стола, в молчании ожидая, пока стая не стряхнет с себя оцепенение и не рассядется. Недавно пришедшие служить отроки, накрывавшие на столы, замешкались — кому подавать первый хлеб. Волчонок опередил их, взяв ломоть сам, но не преломил, начиная трапезу, и стая волей-неволей молчала и ждала. Под их взглядами Недоносок опустил глаза.
— Вожак наш… попал в беду, — услышали его голос. — Ему грозит гибель, а может, она уже так близка, что поздно пытаться что-то сделать. Но я не могу больше сидеть здесь и ждать неизвестности. Я иду за вожаком!
— Откуда тебе ведомо, что с вожаком беда? — спросил Всемил.
— Не знаю, — ниже клоня голову, сознался Волчонок. — Но что-то мне говорит, что ему плохо и что мы ему нужны.
Люди переглянулись, не веря услышанному.
— Думай, что говоришь, — осадили его из задних рядов, где сидели старшие кмети, помнившие еще предыдущего вожака. — Жить надоело?.. Мыслимое ли дело…
Волчонок поднял глаза — и говорившему приморозило к нёбу язык: столько огня горело во взгляде Недоноска.
— Не хотите — так я один иду! — глухо рявкнул он. — И вас с собой не зову!
В гриднице поднялся сдержанный гул. Старшие кмети покачивали головами, фыркая в усы по поводу зеленой молодежи, которая норовит вылезти вперед стариков и попутно топчет дедовские обычаи. Молодшие, опоясанные недавно, помалкивали. Отроки — те и вовсе проглотили языки и только втягивали головы в плечи. Под этот гул Волчонок, что так и стоял с непочатым хлебом, схватил свою ложку, каравай и, расталкивая всех локтями, ринулся к выходу.