Его зеленые стены вставали спасительно близко, и я одолел больше половины расстояния, когда за спиной послышался полный ярости крик Рюрика:
— Догнать!
Этот крик придал мне сил. Над моей головой засвистели стрелы, но судьба хранила меня — петляя, словно заяц, я ворвался под своды леса и помчался куда глаза глядят.
Я впервые был в этом лесу, не знал ни одной тропинки и бежал напролом, перепрыгивая через кусты и валежины. Позади и над головой грозно шумели потревоженные кроны — сами духи леса были возмущены моим позорным поступком. Бежать от честного боя, показав спину врагу, мог только последний трус, не достойный носить имя мужчины. Такой вообще не должен был жить на земле, поганя ее своим присутствием. Таких приносят в жертву богам, прося их простить тех, кто допустил труса в свои ряды, от них отрекается род, они становятся изгоями, скитающимися по свету без огня и угла, и кончают свои дни где-нибудь под корягой в болоте или в пастях волков зимней ночью.
Я был трусом — честную смерть в бою, а проще сказать, убийство на тризне бодричского вождя, я предпочел жизни. И мне казалось, что все боги отца и матери, двух родов, к которым я принадлежал, сейчас взирают на меня с отвращением и ненавистью. Я больше не был викингом, не был воином — я родился рабом и умереть должен был позорно, как раб.
Но, чтобы принять смерть, надо было остановиться и дать себя поймать. Рюрик наверняка снарядил за мной погоню — вряд ли он мог допустить, чтобы удрал один из убийц его наставника. Такое нарушение обычая боги, готовые принять жертву, не могли снести. Ради того, чтобы они не отвернулись от него и его рода, он должен был найти меня и убить. Но страх смерти был слишком силен в моей душе — и остановиться я не мог. Жизнь для меня стала милее и важнее чести.
Я бежал не останавливаясь весь день до глубокой ночи и даже после того, как в лесу стемнело и дороги стало не видно, все равно продолжал упрямо продираться сквозь заросли. Ветки хлестали по лицу, порой нога проваливалась в ямы. Я падал, поднимался, но какая-то сила продолжала гнать меня вперед, и я брел сам не зная куда до тех пор, пока не свалился посреди пути.
Я умер и вновь родился. Рассвет застал меня на дне неглубокого оврага. Я лежал, обеими руками прижимая к себе Меч Локи, скорчившись, словно младенец. Тело окоченело от ночного холода, руки и ноги болели, но, едва открыв глаза, я вскочил и продолжил путь.
Теперь я был совсем другим человеком. Что-то произошло со мной, пока я спал, — я стал никем, человеком без имени, рода и племени, бредущим куда глаза глядят, навстречу неведомому. Ничего не зная о будущем, я знал только одно — нельзя останавливаться. Надо спешить — уже не спасая себя, но торопясь к неведомой цели. Я нес меч, Меч Локи, которому назначено свершить Рагнарёк, и я должен был донести его до цели — даже если упаду и умру.
Путь мой лежал на восток. Почему так случилось, неизвестно. Это теперь я понимаю, что шел по Дороге богов, шел, подчиняясь их неслышным приказам. Тогда мне еще казалось, что я спасаюсь от погони — в ушах еще звучал последний крик Рюрика, слышался топот копыт и гомон всадников. Казалось вполне естественным стараться уйти подальше — но я уже хотел, чтобы подальше от Рюрика оказался мой меч, а не я сам.
…На четвертый день я начал выбиваться из сил. Я почти не спал, останавливался только для того, чтобы черпнуть из родника воды или сорвать с куста горсть поздних, случаем не съеденных птицами ягод. Я уже начал сожалеть, что с самого начала забился так глубоко в чашу — здесь не было даже охотничьих троп. Ни разу на пути не попался самострел, обломанная человеком ветка или другой признак близкого жилья. Первое время силы мне давали моя молодость и горячее желание выжить, но под конец иссякли и они. Пошатываясь, цепляясь за ветки, чтобы не упасть, я все-таки брел по глухому дремучему лесу, и казалось, что, стоит мне остановиться, больше я никогда не смогу продолжить пути.
И в этот миг впереди мелькнул огонек.
К тому времени в чаще давно стемнело и приходилось двигаться на ощупь, слушая шорох опадающей листвы под ногами и треск валежника. Толстые стволы деревьев вставали на пути, словно стражи, и приходилось обходить их, тратя и без того иссякшие силы. Я хотел есть и спать и мысленно призывал волков, чтобы они пришли и оборвали мои мучения, но едва глаза мои различили вдалеке свет, мысли враз прояснились.
Там были люди — друзья или враги. От людей я бежал, спасая свою жизнь, но сейчас все сомнения исчезли. Дым приносил дразнящие запахи жареного мяса. Подкрадывающийся голод оказался сильнее страха, сильнее всех прочих чувств, и я пошел на свет.