Изредка до Славенска долетали вести об урманах. Приносили их беглецы из Ладоги, несколько раз наезжали на лодьях и прибегали пешим ходом данщики.
Народ втихомолку перемывал кости князьям и их дружинам за то, что допустили урман до Ладоги и прочих городов и согласились на дань. Все поговаривали о том, что урман надо бить. Но как их побьешь, ежели их сила невиданная? Урмане и ранее нападали на починки по берегам Нево-озера, жгли дома, уводили людей. Им давали отпор, они убирались. Уходили и сами, и сейчас, когда нетерпеливые на все лады честили князей, находились и такие, кто считал, что и эти урмане рано или поздно уберутся — вот наполнят бездонные трюмы своих драккаров и уйдут. Всю Русь им под себя не подмять! Они сами рано или поздно намертво увязнут в ее просторах, да так, что некого будет гнать и бить — ежели не решат подобру-поздорову уходить сами.
Но шли дни, кончилась зима, началась весна, вскрылись ото льда реки и уже убрались обратно в берега, зазеленели поля, проскакал на белом коне рыжеволосый юноша с венком цветов на голове — вечный баловник Ярила. А урмане как повоевали Ладогу, так в ней и остались. Более того — начали отправлять свои драккары по рекам дальше, разведывать тайные починки и пригороды, где могли уцелеть непокорные новые данщики. А груженные товаром корабли один за одним отходили от причалов и держали путь в Бирку, Упсаллу и другие города населенного мира. Везли не только меха, лен, воск, золотое и железное узорочье, моржовые бивни и рыбий клей, но и наловленных в лесах рабов — светлокосых стройных девушек и крепких, годных для любого дела парней. А обратно текли пустые, везя новых викингов, жаждущих получить свою долю от богатств Гардарики.
Слыша про боль и горе земли, Зарница чувствовала свою боль и бессилие. Когда-то — сейчас уже казалось, что целую жизнь назад, — пал жертвой первого набега ее родной Каменец и защищавшая его застава. Был вырезан весь род девушки, кроме тех, кто сейчас проклинал судьбу на чужбине, в горьком рабстве. Могла быть там и она, кабы не сам Перун. Разве ж она ведала тогда, что к берегу пристал не удачливый грабитель, на свой страх и риск забравшийся в Нево-озеро, а один из драккаров, снаряженных конунгом Готфридом для похода на Русь! Утешало немного одно — девушка сама успела взять жизни нескольких викингов, мстя за родичей и побратимов.
Зарница начала чувствовать сомнение. Время шло, урмане хозяйничали на Руси, почти не встречая отпора и безжалостно карая всякого, кто решался спорить с ними. На что тогда Перун сохранил ей жизнь? Зачем она живет? Только ли потому, что увела в безопасное место отрока Радегаста, юного божича? Но такая плата не нужна за это деяние! Боги, видать, слишком мало ценят жизнь одного из них, раз платят за его спасение тоже спасением жизни! Иль есть что-то, недоступное слабой человеческой душе в их замыслах, сокрытое до времени?
Оставаясь одна на капище, — Добродея не раз звала ее перебраться в Славенск, да и Милонег продолжал настаивать, хотя и не так горячо, — Зарница полюбила сидеть на земле у ног резного изваяния Перуна. Бог грозы и войны стоял, обратившись ликом на восток, сжимая в руках меч и щит. Его янтарные глаза неотрывно смотрели вдаль. Он видел и слышал недоступное смертным и не замечал того, что творится у его ног. Зарница садилась, обхватив колени руками, запрокидывала голову и прислушивалась, пытаясь разобраться в охватывающем ее душу смятении. Целые рои мыслей кружились в голове, и ответить мог только Перун.
Но он молчал, и так долго, что постепенно Зарница привыкла уже не пытать его о судьбе, а просто приходить к нему. Тишина и покой, царившие на капище, усмиряли тревоги, заставляли мыслить об ином…
Привалившись к гладкому старому дереву, в котором навсегда уснула душа проклюнувшегося когда-то из желудя дубка, но возродилась новая душа — непонятная людям душа бога, Зарница снизу вверх смотрела на Перуна. Она давно перестала бояться его самого и капища — старый жрец Огнеслав и его первый помощник и советчик Ведомир не щадили девушку. Они заставляли ее заучивать молитвы-заклинания, запоминать приметы и поверья, учили обрядам, повелев раз и навсегда всюду следовать за собой и подмечать вершимое. Оба сердились, когда Зарница допускала ошибки, и призывали Перуна даровать им терпение с такой ученицей. Но больше года занятий сделали свое дело, и сейчас Зарница уже привычно шевелила губами, обращаясь к Перуну:
— …Вми призвающих тя! Славен и трехславен буди, оружия, хлеба и рода благость дажди… Громотворенье яви, прави над всеми. Вще изродно! Тако бысть, тако есть, тако буди… Перуне-батюшко, смутно в душе моей! Обрати свой взор на землю, взгляни на детей твоих!.. Не могу я больше так! За что? — едва не вскрикнула она, обхватив основание столба руками. — Сил моих больше нет! Перуне! Ежели нужна я, дай мне знак. А если моя жизнь для тебя ничего не значит, позволь умереть!.. Устала я…