Ну мало ли, действительно, Эдика забыла или еще кто-нибудь, может, у Питы какие-нибудь знакомые есть в Заре, с работы или еще откуда. Ильгет снова углубилась в чтение. Вскоре раздался щелчок входной двери.
Ильгет выскочила и обняла мужа.
– Ну как дела? – голос Питы показался ей растерянным.
– Хорошо. А зря ты со мной не поехал. Ну а ты как?
– Тоже ничего.
– Поужинал?
– Да, у мамы...
Ильгет подумала, что надо было и ей купить себе чего-нибудь. В ресторан идти – Пита не любит ресторанов, а одной как-то не хочется. Можно ли здесь заказать чего-нибудь в номер? Удивительно, но на родной планете Ильгет ориентировалась в жизни куда хуже, чем на Квирине.
– Слушай, – она посмотрела в окно, где над серой черепицей крыш разгорался закат, – может, пойдем, прогуляемся?
Шли вдоль реки, чернеющей внизу, вода поблескивала от света фонарей, или может быть, тусклых далеких звезд, и вдали, на смутно различимом берегу, виднелось неясное зарево. Последняя розовая полоска уже погасла на горизонте, ночь вступала в свои права. Ильгет зябко куталась в белесую куртку.
– Помнишь, – дежа вю вдруг захватило ее, но это было правдой, когда-то они действительно гуляли здесь, – мы тут с тобой бродили, и тоже был закат?
– Ага, – отозвался Пита.
– Я еще стихи тебе читала... Пылает розовый закат, ложась на парапет...
– Ага, вроде помню. Мы тогда только в Зару переехали.
– А за рекою дивный сад, – вспомнила она, – голубоватый свет.
Пита взял Ильгет за руку. Теплая волна побежала по телу, теплая, сладкая. Ильгет посмотрела в лицо мужа, и нежность захлестнула ее.
Мой, мой любимый. Родной. Только вот почему я не могу даже произнести этих слов? Слишком многое стоит между нами...
– Знаешь, я когда тебя в первый раз увидела – подумала, какой симпатичный парень... ну на меня он точно внимания не обратил бы. Ты же тогда был с Люссаной, помнишь, на вечеринке у Нелы?
Ильгет слегка помрачнела. Немного неприятно то, что Люссана – их общая с Нелой подруга, ну не то, чтобы близкая, так... Да и Пита вначале расстался с ней (и женаты они не были), а потом уж стал ухаживать за Ильгет. Но все равно как-то нехорошо получилось. Однако такие соображения не могли ее остановить в тот момент, она ведь действительно влюбилась в Питу.
– А ты мне сразу понравилась, – задумчиво сказал муж, – сидишь в уголке, такая тихая, скромная, а потом тебе дали гитару, ну, думаю, она еще и талантливая.
– Но я тогда в тебя не влюбилась, потом уже... Знаешь, – Ильгет помолчала, – наверное, после нашей первой ночи. Да, точно. Вот тогда я вдруг почувствовала – все, без тебя жить не могу.
Это было как прозрение – ведь действительно, вся любовь началась именно с этого. Как-то Ильгет страшно привязалась к Пите, ощутила – что это уже все. Что с этим человеком она связана на всю жизнь. Может, потому что подсознательно всегда была уверена: муж может быть только один.
Но она-то не была первой у Питы. До Люссаны у него было еще минимум три женщины, не считая случайных связей. Да и последней, если уж честно, Ильгет тоже не была. Вдруг занозой всплыла черная шалька, всплыла и заныла в памяти, но Ильгет старательно упрятала дурную мысль подальше.
Пита любит ее. Только ее. Даже если у него что-то и было – ведь Ильгет он все равно любил больше. Просто он заблуждался.
– Помнишь, как это было здорово, – произнес Пита, – твоя мама уехала на два дня... И помнишь, как мы кофе пили утром?
– Да, – восторженно подхватила Ильгет. Пита обнял ее за плечи. Медленно они двинулись вдоль реки. Ты неправ, мысленно сказала она сагону. Мы с Питой не случайно встретились, я предназначена Пите, и у нас – настоящая семья... до самой смерти. У нас ведь так много общего, нас так многое объединяет. Спустились вдоль реки и медленно зашагали к гостинице сквозь прозрачную летнюю ночь Зары.
На следующий день Ильгет уговорила-таки Питу пройтись по магазинам, она выбирала бумажные книги, Пита интересовался музыкой и фильмами – на Квирине ведь ярнийская культура далеко не полностью представлена. Покупали какую-то мелочь, денег хватало.
– Кажется, отсюда ты улетишь с таким же количеством чемоданов,– заметил Пита. Но он и сам покупал немало, войдя даже в некоторый азарт – идти и покупать все подряд, денег сколько угодно (по квиринским меркам у них оставалось немного, но в пересчете на лонгинские кредиты – целое состояние). Пообедать они решили в небольшом ресторане на верхнем этаже супермаркета.
Ковыряясь в мясном рулете, Пита рассказывал примерно в двадцатый раз, как в детстве он мечтал купить собственный проигрыватель, копил деньги и даже собирал и сдавал пустые бутылки. Ильгет слушала и улыбалась.
Ей нравилось такое редкое оживленно-бодрое состояние мужа. Обычно он с ней бывал не в духе.
Что же это, неужели Ярна на него так влияет? Здесь он чувствует себя своим, да и родственники – вот это ощущение корней, у Ильгет оно только сейчас появилось. Когда мама, похоже, простила ее и смирилась с ее жизнью. А Пита никогда не конфликтовал с родственниками... И при этой мысли у Ильгет снова сжалось сердце – не вспомнились, а так, темным комом прокатились по сознанию прежние многочисленные придирки матери Питы, когда муж вовсе и не думал за Ильгет заступаться, а ей и деваться было некуда.
Да что это? Неужели сагон? Как все-таки он надавил на меня... Ведь я давно уже об этом забыла!
Не надо думать о дурном. Надо строить прекрасное настоящее. Пита подлил себе соуса, Ильгет последовала его примеру.
– А я с Нелой встречалась, – сказала она, – представляешь, она ведь приехала!
– В Иннельс?
– Ну конечно.
– Ну и как у нее дела?
– Ну как... муж, она говорит, раскаялся, что работал на сагонов, – Ильгет прикусила язык. Ну нельзя же об этом! Пита замолчал.
Пита, по-видимому, и сам уже понимал, что служба его у сагонов никак не может являться предметом гордости. Правда, пережитые лишения и опасности во время военных действий он вспоминал подробно и с удовольствием, отчего Ильгет коробило. Ее-то жизнью он не интересовался. Но всякие напоминания о том, что вот, он служил у сагонов, Пита воспринимал как оскорбление.
– Я вот давно хотел тебя спросить, – начал он, отодвигая второе.
– А можно еще мороженого? – спросила Ильгет.
– Ну закажи.
– А может ты мне закажешь?
Пита сморщился, однако подозвал официантку и заказал мороженого для Ильгет, а себе – пива.
– Так что ты хотел спросить? – беззаботно спросила Ильгет.
– Да про Бога твоего... Вот вы верите, что он любящий и всемогущий. А по вашей легенде получается так, что люди съели яблоко, и за это Бог их выгнал из рая. Я уж не говорю о том, какая это любовь...
– Это и есть любовь, Пита, – немедленно сказала Ильгет, – крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя, ревность. Понимаешь?
Пита отмахнулся.
– Ревность – это уже не любовь. Это обыкновенное чувство собственности. Но я не о том, я хочу спросить – а что же Бог, когда творил людей, не знал, что они съедят это яблоко? Зачем он обрек их на страдания?
– Ты знаешь... может быть, и не знал.
Принесли заказ. Ильгет погрузила ложечку в прохладную белоснежную пену.
– Может быть, и не знал, Пита, ведь он сотворил существ, обладающих свободой воли. Понимаешь, мы всегда свободны избрать зло. Я такое стихотворение написала когда-то: и есть свобода, и она превыше всех иных даров.
– А зачем такая свобода? – спросил Пита, – Ведь он же знал, что люди наверняка изберут зло!
– Да почему знал! Вовсе не обязательно. Пойми, у нас и правда есть свобода воли. Мы можем и хорошо поступать, не обязательно – плохо.
– А почему он не вмешивается? Ну он же наш отец. Представь родителя, который выпускает ребенка бродить, как тому хочется, попадет под машину – чья вина?