Кто такой «западный еврей»? Тот, у кого есть доказательства, что его предкам выпал счастливый билет, и ни в Средние века, ни когда-либо позже им ни разу не приходилось бежать из Западной Европы, из той же Германии, от погромов? Получается, что еврей из Бреслау, бывшего долгое время польским городом под названием Вроцлав, более «западный», чем еврей из города Кракова, и поныне принадлежащего Польше? Тот ли еврей считается «западным», чей отец уже не помнит, как выглядят Познань и Лемберг? Прежде чем оказаться в Польше и России, почти все евреи были «западными». А прежде чем частично стать западными, решительно все евреи были «восточными». У половины евреев, говорящих сегодня о Восточной Европе с презрением и пренебрежением, деды — уроженцы Тарнополя. Если же они не оттуда, значит, счастливый случай избавил некогда их предков от необходимости бежать в этот самый Тарнополь. В толчее погрома так легко было попасть на восток, где еще не начали бить!.. Поэтому несправедливо говорить, будто восточноевропейский еврей, оказавшийся в Германии в 1914 году, хуже понимал, зачем нужны военный заем и призывная комиссия, чем еврей, чьи предки успели за последние триста лет познакомиться и с рекрутским присутствием, и с податным ведомством. Чем глупей эмигрант, тем быстрей он подписывался на военный заем. Много евреев, восточноевропейских евреев, их сыновей и внуков погибло в войну, сражаясь на стороне всевозможных европейских стран. Я говорю это не в оправдание этим евреям. Напротив: в упрек.
Они умирали, мучились, заболевали тифом, отправляли на фронт «духовных пастырей», хотя умереть еврей может и без раввина, а в патриотических проповедях он нуждался тогда еще меньше, чем его христианский однополчанин. Они впитали в себя все безобразия, все грехи Запада. Словом, ассимилировались. Они молятся уже не в синагогах и не в молельнях, а в скучных «темплях»[11], где богослужение так же механистично, как в какой-нибудь благополучной лютеранской кирке. Они становятся «евреями из темпля», гладко бритыми благонамеренными господами в сюртуках и цилиндрах, которые оборачивают свой молитвенник в газету, надеясь на то, что по передовице еврейской газеты их узнают не так быстро, как по молитвеннику. В новых еврейских храмах играет орган, а на канторе и проповеднике — головные уборы, делающие обоих похожими на христианских священнослужителей. И любой протестант, случайно забредший в новый еврейский храм, вынужден будет признать, что разница между жидом и христианином не так уж и велика и что если б не еврейская конкуренция, то можно было бы даже, пожалуй, перестать быть антисемитом. Деды еще отчаянно воевали с Иеговой, бились головами о глухие стены тесной молельни, взывали о наказании за грехи и умоляли простить. Внуки стали западными людьми. Для поднятия духа им необходим орган, их Бог — это нечто вроде безличной природной стихии, их молитва — готовая формула. И как же они горды! Они лейтенанты в запасе, их Бог начальствует над придворным священником, значит, Он тот самый Бог, чьей милостью правят цари.
Вот что значит овладеть западной культурой. Овладев этой самой культурой, можно спокойно презирать своего сородича, чистого неиспорченного дикаря, который явился с восточных окраин с большим запасом человечности и божественности, чем обретают в теологических семинариях Западной Европы все, вместе взятые, проповедники. Пусть бы только у этого сородича хватило силы не поддаться ассимиляции.
А на следующих страницах я хочу рассказать о том, как живется ему и ему подобным на родине и на чужбине.
Еврейский городок
Городок лежит в чистом поле, не очерченный ни холмами, ни лесом, ни речкой. Он незаметно перетекает в равнину. Он начинается и кончается маленькими лачужками. Затем их сменяют дома. Намечаются улицы. Одна ведет с юга на север, другая с востока на запад. Там, где они встречаются, лежит базарная площадь. А на самом конце той улицы, которая с юга на север, — железнодорожная станция. Пассажирский поезд приходит сюда раз в сутки. И раз в сутки отбывает. Но на станции целый день толкутся какие-то люди. Дело в том, что они торговцы. И товарные поезда их тоже очень интересуют. Еще они носят к железной дороге срочные письма, потому что почтовые ящики открывают только раз в день. Пешком до станции добираться минут пятнадцать. Если дождь, то не обойтись без повозки: дорога кое-как присыпана щебнем и залита водой. Бедные собираются в складчину и нанимают извозчика — кому-то придется стоять, зато места хватит на шестерых. Богатый сидит один и платит за прогон больше, чем шестеро бедных. Для сообщения в городке имеются восемь дрожек. Шесть из них одноконные. Двуконные приберегают на случай приезда сюда благородных гостей. Все восемь возниц — евреи. Это благочестивые евреи с длинными бородами — правда, одежды у них короче, чем у их единоверцев. В короткой тужурке лошадью править сподручней. В шабат извозчики не выезжают. В шабат на станции делать нечего. В городке восемнадцать тысяч душ населения, пятнадцать тысяч из них — евреи. На три тысячи христиан приходится около сотни купцов и торговцев, сотня чиновников, один нотариус, уездный врач и восемь полицейских служителей. Всего полицейских десять. Но двое, как ни странно, тоже евреи. Чем заняты прочие христиане, я затрудняюсь сказать. Из пятнадцати тысяч евреев восемь тысяч живут торговлей. Это лавочники — мелкие, средние и покрупнее. Остальные семь тысяч — это мелкие мастеровые, рабочие, водоносы, книжники, служители культа, синагогальные служки, учителя, писцы, переписчики Торы, ткачи талесов[12], врачи, адвокаты, чиновники, попрошайки и робкие бедняки, живущие на щедроты филантропов; могильщики, моэли[13] и каменотесы, высекающие надписи на надгробиях.